Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы

Чандар Кришан

Торуджа повалилась на землю и тихо заплакала.

Сторож долго плел свою веревку, не произнося ни слова. Лицо у него было сердитое, хмурое.

— Пастухи перегоняют стада, — наконец выговорила Торуджа. — Завтра мы уйдем отсюда.

Сторож ничего не сказал.

— Они забирают меня с собой… Но если бы Дола был здесь…

И опять сторож ничего не сказал.

Торуджа тихо зашагала прочь. Она присела на берегу и долго играла нашим мячиком. Играла и плакала. Потом она прижала мячик к груди, размахнулась и с силой бросила мяч в реку. Долго видно было, как плывет, чуть покачиваясь, мячик по волнам, и, пока он не исчез из виду, Торуджа неотрывно следила за ним. Потом она тяжело вздохнула и бегом побежала к палаткам пастухов.

Отец был очень молчалив

весь день. Вечером мы начали приставать к нему, чтобы он рассказал нам сказку, но он не стал нам ничего рассказывать, а велел поскорее засыпать.

— Спите, — сказал отец. — Утром мы возвращаемся домой.

Летние полдни в горах бывают удивительно чистыми, ясными и светлыми. В такие дни отец уходил к себе в комнату отдыхать после обеда. Мать одной рукой раскачивала панкху, а другой медленно массировала отцу ноги, пока он не заснет. Мне тоже строго наказывали заснуть, я честно жмурил глаза, жмурил так, что они начинали болеть. Бывало, я незаметно засыпал, а бывало, мама засыпала в изножье кровати, и тогда я потихоньку выскальзывал в сад. Я не понимал, зачем взрослые спят днем. Если спать можно ночью, зачем же тратить на это день?

В один из таких прозрачных ласковых дней я улизнул из дому и отправился к сторожке, где жил садовник. Пожалуй, этот день был жарче обычного, цветы в саду поникли, будто разморенные жарой. Не видно было ни одной бабочки. В тени у сторожки спала собака садовника, а в сторожке спал сам садовник.

С кем же мне играть? Во что играть? Для ребенка этот вопрос так же важен, как для взрослых вопрос о том, чтобы найти себе место в жизни. Совсем маленьким ребенком ощутил я впервые состояние раздвоенности. Сиял полдень, а все вокруг спали, и мне не с кем было играть. Мне показалось, будто люди своим сном оскорбляют и солнечный свет, и небо, и всю эту прекрасную зеленую землю. Когда еще вернется такая красота? Ароматный ветер летит с далеких синих гор и трепетно ласкает кожу… а люди спят. Только оставаясь детьми, мы, люди, можем смеяться и играть, даже когда мы одеты в лохмотья и сыты сухой лепешкой, нам все равно хорошо и мир расцветает от нашего беззаботного смеха. Но мы взрослеем и разучиваемся играть; мы плотно набиваем животы и бродим, отяжелев, будто ели не хлеб, а железки. Я в детстве постоянно удивлялся этому. Теперь не удивляюсь: теперь я хорошо знаю, что половина страданий человека — от голода, а половина — оттого, что человек забывает, как играть.

Я обошел весь сад; остановился, печальный и встревоженный, под чинарами и стал смотреть на долину, раскинувшуюся внизу. Почти на середине склона выросло два шелковичных дерева, в их тени сбились в кучу овцы; прислонившись к стволу одного из деревьев, спал пастух, обняв козленка. У подножия холма расстилались поля, среди полей бежала к реке полузаросшая тропинка. Я мысленно пошел по тропинке.

Там, где тропинка кончалась, речка круто обрывалась вниз на несколько футов. Перед водопадом была построена запруда из камней. В дождливое время через нее переливалась вода, а летом и зимой большие камни высыхали. Тогда по ним проводили на другой берег лошадей и ослов, по ним перебирались и пешие, а пастухи, прогоняя по вечерам свои стада с лесистого склона, переправляли их здесь через ручей. В вечернем воздухе далеко разносились их песни, позванивали колокольчики на шеях животных. Золотая пыль от их неспешных шагов облаком поднималась в персиковое небо и так краснела от прикосновения закатного луча, как заливается краской молоденькая девушка, увидев незнакомого мужчину.

По обе стороны от запруды река образовала по озерцу, одно перед запрудой, другое за ней. Одно озерцо назвали Глубоким — в нем действительно было больше воды, оно было глубже и считалось опасным. В мелком озере купались женщины, в Глубокое ходили купаться мужчины. Между ними лежала запруда. Хотя никто этого не запрещал, хотя не существовало на этот счет никаких законов, было твердо известно, что ни один мужчина не станет купаться в мелком озере, а ни одна женщина не приблизится к Глубокому. Малыши

купались вместе с женщинами. Посреди меньшего озера торчало несколько больших камней, прячась за которыми женщины могли видеть, как купаются мужчины. Мужчинам же с Глубокого озера видны были только верхушки камней, все остальное было скрыто от их глаз. Женщины были очень этим довольны. В наших краях свободные нравы: женщины и мужчины едят вместе, а купаются хоть порознь, но голыми. Куда приятней плескаться нагишом, чем в купальнике. Я хорошо помню, как рыбкой плавал в нашей речке, проворный, беззаботный и счастливый… Когда я теперь облачаюсь в пестрые нейлоновые плавки и резиновую шапочку в раздевалке бассейна, когда я спускаюсь в воду по мраморным ступенькам, мне кажется, что это не купанье, а званый обед в чинном ресторане.

В тот день, когда я стоял под чинарами и смотрел на поля, на тропинку, бегущую к реке, я был так переполнен беспричинным счастьем, что мне хотелось кричать. В обоих озерцах купались люди, которые казались сверху маленькими, как игрушки, брошенные на воду. Я вдруг почувствовал, как горит мое тело, и ощутил полуденную жару. Мне показалось, что прекратился ветер и все вокруг застыло. Нужно было скорей нестись к речке, скорей броситься в воду! При этой мысли я вскрикнул от счастья, раскинул руки и полетел вниз по склону к домику Тарон. Понятно, купаться в речке я мог только тайком от матери. Мама строго-настрого запретила мне даже близко подходить к воде. Но сейчас мама спала, спали и слуги, сад застыл в безмолвии, а речка казалась такой голубой и так звала к себе!

Подбежав к домику, я наткнулся на маму Тарон. Меня она встретила неприветливо.

— Тарон дома нет, — сказала она.

— А где она?

— Откуда мне знать?

Она говорила очень сердито, но тут на мой голос откуда-то выскочила Тарон и встала передо мной, держась за деревянный столбик веранды.

— Вот же Тарон! — воскликнул я, обращаясь к ее матери.

— Вижу. Но с тобой она играть не будет! — У нее был очень злой вид.

— Почему не будет? — спросил я.

— Потому что твоя мамочка недовольна.

— Мама недовольна, но я же доволен. Отпусти Тарон играть со мной!

— Я пойду с ним… — Тарон тянула мать за подол.

— Никуда не пойдешь! — И Тарон получила хорошую оплеуху.

Мать толкнула ее в угол. Тарон шлепнулась на землю и громко разревелась. Я молча стоял у двери.

Ну почему нам не дают играть? Сначала моя мама, теперь ее… Во всем свете дети играют, а нам с Тарон почему нельзя?

— Я не буду рвать фрукты в саду, — сказал я маме Тарон. — К ульям я тоже подходить не буду. Я не поведу Тарон к птичьим гнездам, мы просто искупаемся в озере… у самого бережка…

Я старался говорить мягко и убедительно, а получилось еще хуже — мама Тарон совсем раскричалась:

— Купаться в реке я вообще не разрешаю! Никуда не пущу! Ни тебя, ни ее. Вот что, иди-ка ты лучше домой. А пойдешь на речку, я твоей маме скажу.

— Маме скажу! У-у!

Напрасно я передразнил маму Тарон. Она так разозлилась, что даже замахнулась на меня, но я удрал и побежал в поле. Она погналась было за мной, но, вскоре запыхавшись, остановилась, погрозила мне вслед, потом пошла обратно.

А я все бежал не останавливаясь. Я скорчил рожу взрослой тетке, и она хотела меня прибить, но я увернулся — это переполнило меня гордостью. Я скатился со склона и продолжал бежать по тропинке, пока не очутился у запруды.

Я направился к Глубокому — там купалось много взрослых из деревни. Я увидел самого красивого парня в нашей округе — Хамду и его брата Юсуфа, кривого Хамида и толстяка Мукхи, Сундара Гхатию с мельницы, Сардара Сингха, который делал украшения, однорукого Даулу — даже с одной рукой он так хорошо плавал! Кашарбута увидел, его брат был знаменитый разбойник и сидел в тюрьме; Датту — сапожника, пастуха Джалала, брахмана Манглу и ученого Мисру, еще каких-то людей, которых я не знал по именам, но лица их были мне знакомы. Все они весело перекликались, а ребята помоложе играли в мяч из сухой красноватой тыквы. Увидев меня, они подняли еще больший шум.