Когда пробуждаются вулканы
Шрифт:
— Корней Захарыч! — вскрикнула она.
«Батя», — подумал Данила. Он затуманенным взором смотрел на отца. Казалось, сердце вот-вот вырвется из груди.
— Батя! — и сыновья любовь, и радость встречи, и боль ожиданий — все было в этом крике.
Кречетов сделал шаг навстречу. Данила обнял его, и они застыли, как два каменных изваяния...
Спать легли поздно. Данила задремал не сразу. Он вспомнил о том, как в университете, с наступлением весны, студенты восторженно говорили о семье, о родном доме, о вкусных маминых пирожках. У него не было ни семьи, ни дома. И только сейчас, лежа
Данила положил свою руку на руку отца и не заметил, как уснул.
Утром, уже на рассвете, они были готовы к переходу в долину реки Синей, в колхоз «Заря». Корней Захарович после купания в озере выглядел помолодевшим.
— Пошли, — сказал он и двинулся впереди рядом с упряжкой.
В девять часов они миновали огромные каменные ворота и вышли из кратера. Здесь сделали короткий привал.
Варя смотрела на вулкан, в кратере которого она провела столько счастливых часов. Озаренный солнечными лучами, Синий был великолепен.
— Прощай, — прошептала она. — Может, когда-нибудь мы вернемся сюда, и ты приютишь нас на ночь.
Колбин проснулся внезапно. Хотел удержать сон, но не удалось. Облокотившись о подушку, он набил трубку и закурил. Что же разбудило его, все-таки? Это был не шум, не привычка просыпаться, а какое-то внутреннее беспокойство.
Припомнились события последних дней.
Данила Романов и его спутники нашлись. Летчик умер в больнице. Его хоронили вчера. Колбин избегал похорон, но тут пришлось присутствовать. Полсотни людей шли за гробом. Клубный оркестр нестройно играл траурный марш.
— Еще одна жертва вулкана, — горестно заметила Марина, шедшая рядом с Колбиным.
— А что сделаешь? — тихо сказал он. — В Чили побольше людей погибло...
Колбину запомнилась молодая девушка, в исступлении рвавшая на себе пышные русые волосы. Кто она: жена, невеста или штатная плакальщица? Когда гроб начали опускать в могилу, она вырвалась из рук Вари Сенатовой и с истошным криком бросилась к мертвому. Ее оттащили. Мерзлые комья земли гулко застучали по крышке гроба, над могилой вырос черный холмик. Тут почему-то все заспешили, как будто им стало совестно перед умершим, совестно за то, что оставили его одного...
— Как все это тяжко, — сказала Марина.
Почему тяжко? Колбин этого не находил. Ведь жизнь и смерть извечны. Одна дает все, другая отнимает. Неужели русоволосая девушка не понимает этой старой и простой истины? С кладбища она шла под руку с Варей Сенатовой. «Никогда, никогда я не забуду его», — стонала она сквозь рыдания. Нет, забудешь, скоро забудешь, тебе захочется жить, ты найдешь другого. Колбин достаточно знал людей, чтобы не верить в вечную любовь. Люди живут для себя и ради себя, и не этой девушке разрушить это жизненное кредо.
Но где-то в глубине души еще сохранилось чувство жалости. Было жалко и паренька, не успевшего пожить, и девушку, красивую и полную сил и уже потерявшую любимого. Это чувство не покидало Колбина до самого вечера.
Откуда он мог знать, что она шла с родным братом, который вместе с ней прилетел на похороны летчика из колхоза «Заря».
...Так что же! Что нарушило его утренний сон?
Колбин поднялся с постели. Некоторое время ходил по комнате с потухшей трубкой, потом подошел к письменному столу и увидел два письма.
Профессор Баскаков писал, что выздоровел, но врачи, сообщал он далее, запретили ему покидать Москву.
«Я надеюсь, — писал Баскаков, — что вы успешно справитесь с возложенной на вас задачей и вернетесь с материалами для докторской диссертации. А там, бог даст, недолог путь и в члены-корреспонденты. Человек вы энергичный, и со временем я охотно уступлю вам свое место в лаборатории вулканологии. Мой стол завален статьями на рецензирование, и как я с ними справлюсь без вас, — не знаю...»
Эти строки взволновали Колбина. Не дочитав письма, он отложил его в сторону. А почему бы ему и не занять место Баскакова? В душе он давно лелеял эту мечту и потихоньку, исподволь готовился к тому, чтобы спихнуть своего учителя.
Второе письмо было от Данилы Романова. Он кратко сообщал о дневнике Лебедянского, писал, что через три-четыре дня приступает к обобщению опыта использования термальных источников в колхозе «Заря», а также намерен посетить озеро в кратере вулкана Синего. В постскриптуме сообщал, что дневник Лебедянского передан полковнику Романову, который в ближайшие же дни доставит его в Лимры.
Полковник Романов? Это имя Колбину ни о чем не говорило. Просто мальчишество доверять научное наследие одного из крупнейших ученых незнакомому человеку! Колбин пожал плечами и стал дочитывать письмо Баскакова. И опять постскриптум. И опять полковник Романов. Неужели тот самый наивный, вихрастый Петя Романов, школьный товарищ, студент-неудачник, потом следователь?..
«P.S. Сразу же после вашего отъезда на Камчатку пришло письмо от полковника Романова, того самого, который вел следствие по делу о гибели А. Н. в кратере вулкана. Он просит сообщить, почему (слово в письме подчеркнуто) я первый раз дал показания в пользу Кречетова, во второй — против и в третий — опять за. Я ничего конкретного не мог сообщить. Полный провал в памяти. А жаль, очень жаль...»
Колбин осторожно сложил письмо и сунул обратно в конверт.
«Только в молодости я мог совершить такую глупость. Впрочем, в истории народов женщины служили даже поводом для начала войн», — подумал он, одеваясь. Но эта мысль не утешала. Зачем ворошить прошлое? Он давно расстался с Дусей Кречетовой, забыл о ней и не чувствовал вины перед ее мужем. Мало ли что бывает в молодости! А если говорить формально — была судебная ошибка. Ее исправили, и на этом можно ставить точку. «Может быть, Романов хочет, чтобы я извинился перед Кречетовым? Что ж, придется встретиться с Романовым и окончательно установить отношения».