Когда сливаются реки
Шрифт:
Почувствовав, что Клебонас ходит поблизости, Анежка встала и, опечаленная, подошла к нему.
— Я хочу исповедаться, отец Казимерас, — попросила она, и глаза ее наполнились слезами.
Клебонас молча прошел в исповедальню и, закрыв за собой дверь, приник к маленькому оконцу, через которое люди посылали свои покаяния богу.
— В чем согрешила, дитя? — спросил клебонас Казимерас, и на его остром, похожем на облупленное яйцо, бледном и вялом лице забегали маленькие, хитрые глазки. Он знал все, что делалось в семье Пашкевичусов, и не был удивлен, а лишь заинтересован.
— Полюбила...
— Кого полюбила, дитя? — допытывался клебонас.
— Одного хлопца...
— Знаю, что хлопца, но какого?
— Боюсь даже сказать...
— Не бойся бога, дитя! Бог все равно читает твою душу, как открытую книгу.
— Алеся Иванюту, пан клебонас...
— Что?..
Анежка даже вздрогнула от резкого тона, каким был задан вопрос. И эта резкость была неожиданной для самого пана клебонаса: он ведь знал, что Алесь Иванюта ухаживает за Анежкой и даже написал ей письмо.
— Начальника из Долгого? — переспросил, все еще как бы не веря себе, пан клебонас.
— Да, пан клебонас, — дрожащим голосом подтвердила Анежка.
— Так... А ты ведаешь ли о том, что он не нашей веры?
— Знаю...
— А знаешь ли ты, что он безбожник?
— Нет!
— Так знай!.. Он не верит в господа бога, и душа его покрыта мраком, а на том свете уже уготован для него костер и кипит смола... Выкинь его из головы!.. Чти отца и матерь, как повелевает нам Всевышний... Не разбивай родительского сердца! Ты стоишь на пороге греха; дитя мое!.. Иди же и молись, проси у матери божьей прощения и забвения. Аминь! Аминь!.. — И клебонас Казимерас раздраженно захлопнул перед лицом Анежки дверцу исповедальни.
Анежка вышла из костела встревоженная и опечаленная. Сумрак костела и суровые слова клебонаса камнем легли на ее душу. А между тем ласковые лучи осеннего солнца пронизали ее всю, как только она вышла за ограду. Она огляделась: светло и радостно все вокруг, желтеющие листья лип бронзовой стеной отгородили ее от сумрака костела. Со стороны речки Погулянки доносился гул голосов. Анежка знала, что сегодня молодежь вышла на стройку канала. Зосите приглашала и ее, но она отговорилась тем, что больна, и пошла в костел.
На перекрестке Анежка остановилась. Куда идти? Домой, под осуждающие взгляды родителей, или туда, к Зосите? Суровые слова клебонаса и осуждающие взгляды мучеников приказывали ей покориться. «Может, и в самом деле пойти к матери, припасть головой к ее груди и заплакать? — колебалась она. — Может, она поймет, если рассказать обо всем, что делается на сердце?» И так живо она представила ласку материнского взгляда и натруженных рук, что, пожалуй, подчинилась бы этому порыву, но перед ее взглядом возникло злое лицо Паречкуса с понурым и подозрительным взглядом. Она снова заколебалась, а когда с канала донеслась тихая, но такая близкая сердцу мелодия песни, она повернула в ту сторону.
На скошенном лугу стояли стога. Воздух был так тих, что тонкая паутинка, проплывавшая через дорогу, казалась висящей на одном месте. Вся окрестность выглядела так, словно в этот ясный, солнечный день бабьего лета прощалась с теплом и покоем. И все-таки в шорохе пожелтевшей листвы Анежке как бы слышался совет: «Спеши, это последние прекрасные дни,
Постепенно настроение, которое родилось у девушки в костеле, рассеялось. Обида не давала ей покоя: почему родители так плохо относятся к Алесю? Разве он плохой человек? Вот только что безбожник, как сказал пан клебонас... Это снова смутило ее, но Анежка тут же постаралась подыскать оправдание: нет, он ничуть не хуже дядьки Пранаса, который даже спит с молитвенником и не вылезает из костела... «Ох, нет, нет, — спохватилась она, — так грешно думать!»
Подходя к Погулянке, Анежка заметила, что работа идет очень дружно. В воздухе поблескивали лопаты, уже чернели первые сажени нового русла. А когда подошла совсем близко, краска залила ее лицо и перехватило дыхание: рядом с Юозасом Мешкялисом, который стоял, опираясь на лопату, она увидала Алеся... Она так растерялась, что не знала, как выйти из положения. Выручила Зосите:
— И ты к нам, Анежка!.. Поправилась?
— Поправилась, — постаралась как можно спокойнее ответить Анежка, и ей вправду показалось, что настроение, угнетавшее ее с самого утра, отошло куда-то далеко в сторону. Она поспешно взялась за лопату.
— Нет, подожди, — остановила ее Зосите. — Ты очень бледна: видно, поправилась, да не совсем... Успеешь еще наработаться! — посочувствовала ей подруга, не подозревая, отчего побледнела Анежка.
А ту и вовсе кинуло в холод, когда она увидела, что Алесь направился прямо к ней.
В душе Алеся творилась сумятица, не меньшая, чем у девушки. Но только опытный человек мог бы прочитать на его лице отражение сердечных тревог.
— День добрый, Анежка! — поздоровался он. — А я удивился, почему вас нет... Вы болели?
Девушка молчала, ощущая резкие, почти до боли, толчки сердца.
Солдат Литовской дивизии Юозас Мешкялис, заметив, что разговор у них не клеится, воткнул лопату в землю и подошел на выручку.
— Да, товарищ Иванюта, она сегодня прихворнула немного.
И Анежке пришлось окончательно примириться с версией о ее болезни.
— У меня просьба к вам, товарищ Мешкялис, — пустился на хитрость Алесь, — дайте сегодня Анежке задание, которое окажется ей по силам. Пусть она приходит петь в нашем хоре. Нам придется и этим заниматься: без песни не строительство...
— Она у нас по этой части первая мастерица! — поддержала Зосите.
— Я просил бы вас прийти к нам сегодня, — обратился Алесь к Анежке. — У нас будет репетиция.
— Надо бы в самом деле сходить, Анежка, — поддержал Мешкялис. — Я, кроме военных песен, ничего не пел, но дело-то это хорошее.
И неожиданно для себя Анежка согласилась. Вскоре они шли в сторону Долгого по песчаной дороге над озером. Буланого Алесь вел на поводу. Обоим хотелось сказать очень многое, но слов нужных не находилось. Алесю жег руку поясок, который лежал в кармане: надо было передать, но он не знал, как это сделать. Он попробовал завести разговор о спектакле, который готовил Ярошка. Начинал рассказывать, что делается на строительстве. Но почувствовал, что все это ни к селу, ни к городу. Было похоже, будто он рисуется. И тогда он набрался смелости, чтобы приступить к главному, что его интересовало. Он начал несколько издалека.