Когда сливаются реки
Шрифт:
— Я об этом слыхал, — сказал Алесь и попытался перейти на шутку. — Если бы я тогда жил, так я бы этого не позволил!.. Но мы-то почему должны жить по этим чертовским обычаям?.. Скажите по правде, тетка Восилене, неужели мне теперь нельзя надеяться?
Тетка Восилене промолчала, и Алесь безнадежно махнул рукой.
— Видно, Анежке зря я докучаю, она небось обо мне и не вспомнит...
— Этого я бы не сказала, — решительно встала на защиту девушки Восилене. — Не смотри, что Анежка молчаливая... Она мне все говорит, — подчеркнула Восилене. — Когда вас не было, сколько раз говорила о том, что,
На душе у Алеся посветлело. Он ни на минуту не сомневался, что Восилене не шутит.
— Тетка Восилене, — Алесь схватил ее за руки и готов был целовать их, — помогите мне. Может, мне пойти вместе с вами и поговорить с Анежкой?
— Не советую. Пусть все уляжется сначала, а наговориться, я так думаю, вы еще успеете...
— И записочки не отнесете?
— И записку не понесу... Хочешь, чтобы Пранас Паречкус убил меня? — засмеялась она. — Во имя отца и сына и святого духа!
— Ну так передайте хоть привет ей.
— Привет передам...
— Спасибо вам, большое спасибо, — поблагодарил ее Алесь от чистого сердца, решив, что она удивительно хороший человек.
А Восилене по-мужски быстро запрягла лошадь, вскочила в телегу, тронула вожжи и вскоре скрылась за пригорком на пергалевской дороге.
Алесь огляделся. У озера желтели и пахли живицей свежие сосновые и еловые бревна. Тут же были навалены большие кучи камня.
В Долгом около правления ожидали начальника строительства Зина Малькова, Миша Грабовский и незнакомый старик. Одетый в аккуратный и чистый костюм, с медалью «За трудовую доблесть» на груди, он сидел на лавке, а в сторонке стоял обшарпанный ледериновый чемодан, обитый по уголкам желтой жестью.
— А мы тебя давно ожидаем! — бросилась ему навстречу Зина Малькова. Вероятно, она собиралась пуститься в длинные объяснения, но старик поднялся с лавки и, расправляя прокуренные усы, сам подошел к Алесю.
— Вот это я сам и есть.
— Дядька Никифорович? — по какой-то неуловимой связи догадался Алесь.
— Он самый!
— Очень хорошо, что приехали.
— А я, сынок, и сам радуюсь этому не меньше. Поверишь, еще и теперь в себя не могу прийти. Это ж сколько лет, как я отсюда удрал!.. Теперь вот хочется посмотреть все сразу...
— Пошли домой, смотреть потом будем, — предложил Алесь.
Грабовский взялся было за чемодан и направился к двери, но старик остановил его:
— Подождите, дети!.. Когда человек приезжает в родные места, он прежде всею навещает отца и мать... Вот и я дал себе слово, как только приеду в Долгое, первым делом схожу туда, где стояла отцовская хата... Так что чемодан мой отнести можно, а мы пройдемся, — предложил он Алесю.
— Миша, снеси к нам! — сказал Алесь Грабовскому.
— И я с вами, хорошо? — попросилась Малькова.
Никифорович вел Алеся в ту сторону села, которая была ближе к мельнице. Он с интересом рассматривал улицу.
— Это Остапова клеть? — показывал он на поседевший, перекошенный и поросший мохом амбар.
— Нет, Гришкина.
— Ладно... А Гришка этот — Остапов сын?
— Остапов.
— Ну, то же самое.
Никифорович
— Вот тут стояла наша хата, — кивнул он. — Известно, бобыльская хата на бобыльском месте... Тут я родился и отсюда пошел в свет... Плакать на этом камне частенько доводилось — притулишься к нему, а он теплый, нагрет солнцем...
Никифорович снял шапку, словно над могилой близкого человека, постоял молча. Алесь и Зина тоже молчали.
— Ну и хватит, — тряхнул головой Никифорович и надел шапку снова. — Прошлое — прошлому... Пошли, дети. — И он решительно двинулся по дороге к селу.
Алесь и Зина, сами сироты, почувствовали в его голосе отцовскую теплоту и ласку.
— Теперь можно и отдохнуть с дороги, — продолжал старик. — Покажите-ка вы мне, где собираетесь станцию ставить? Около мельницы?
— Да, — подтвердил Алесь.
— Хорошее место!.. То-то я вижу, что там вроде разворошенного муравейника...
Не прошло и часа после того, как Никифорович поселился в доме Алеся, а уже стал своим человеком. Понравился он и Зине. Она с интересом наблюдала, как он неторопливо разбирал на лавке чемодан. Агата, накрывая на стол, время от времени посматривала на старика, который вынимал и оглядывал каждую вещь так, словно впервые в жизни видел ее и не сразу мог определить, для чего она может пригодиться? Это были плоскозубцы, рашпили, молоточки, сверлышки, буравчики... Зазвенели высыпанные на лавку патроны для ламп и штепселя. Бережно вынул он и положил на стол несколько больших электрических ламп.
— Электричества-то у нас еще нет! — заметил Алесь.
— Чего не было — тому быть, — рассудил Никифорович.
XI
На холмах рыжело жнивье. Высокие и широкоплечие выросли стога на лугах. Сиротливый аист, задумавшись, стоял на одной ноге. Вода в озере потемнела, покрылась мелкой зыбью. Природа замирала. А на берегу озера становилось все шумнее и оживленнее. На бугор шли и шли груженые подводы. Поблизости, на срубе барака, стучали, переговаривались топоры. А со стороны «Пергале» — если прислушаться — доносился слитный гомон: это молодежь работала на прокладке канала.
Алесь помнит, как тихо и молчаливо бывало здесь прежде. То, что все вокруг ожило и заговорило, не только поднимало его настроение, но и наполняло гордостью: по молодости, всегда несколько склонной к безобидному любованию собой, ему казалось, что, хотя и не его сила и воля вызвали к жизни это движение, все-таки он, бывший сельский мальчишка, коловший босые ноги здесь на жнивье и таскавший из озера окуньков и плотичек, стоит в центре этого оживления, управляет им, как дирижер — сложным оркестром. Дай сам он с утра до вечера не знал теперь покоя. Нужно было поспевать всюду, отвечать на тысячи вопросов, решать на ходу десятки несложных, но все-таки хлопотливых технических и хозяйственных задач. А больше всего беспокоил его котлован. Хотя машин еще не было, он подумывал, что пора начинать, пожалуй, и все чаще поглядывал в сторону мельницы, которую надо было сносить.