Когда смерть – копейка…
Шрифт:
– Дядя Глеб, а откуда у вас кровь на щеке?
– Да, это вчера в парке хулиганы спросить у меня что-то хотели, а я не знал правильного ответа, вот они и обиделись, кулаками махать стали.
– Вы же уже старенький, вам драться нельзя, в больницу попасть можете. В общую палату.
– Ну-у, во-первых, не очень я и старенький, хотя, впрочем, с позиции твоих прекрасных младенческих лет…, а во-вторых, я же не один там был, мы с дядей Панасенко гуляли в парке, а он, знаешь, какой сильный, мне с ним никогда не страшно.
– Всё равно, вам нельзя, а то пенсию не дадут, если поранишься не на работе, так мама папе говорит. А чего хулиганы у вас спрашивали, а вы не знали?
– Да так, пустяки, про библиотеку что-то такое…
Им пришлось простоять минут десять, пока подошел нужный, «с рыбками», автобус.
Глеб Никитин с тревогой наблюдал за толпой, скопившейся на остановке. Субботние мамаши с детьми и покупками, поддатые мужики, множество пенсионеров – он уже достаточно отвык от такого конкурентного изобилия в транспорте, чтобы начать волноваться.
Двери остановившегося автобуса резко, со скрипом, распахнулись и на улицу выплеснулся скандал. Первой на тротуар вывалилась не успевшая уцепиться ни за что в салоне старушка.
– Гад такой! Сволочь проклятая…! Псих! – на излёте дополнительно взвизгнула бабулька, продолжая ругаться с кем-то, кто остался внутри транспортного средства.
Тяжёлая авоська перевесила, и старушка, пачкая своё толстое серое пальто, упала на колени. Платок, повязанный «рожками» вперёд, опасно качнулся к асфальту. Отряхивая тёплые чулки, заправленные в шерстяные носки и ботинки, старушка стояла перед равнодушной автобусной толпой на коленях и молча размазывала слёзы по светлому, сухому личику.
– Давай её поднимем, а?
Не дожидаясь его ответа, Эмма бросилась к плачущей старушке…
После злого визга и недолгой уличной матерщины в автобусе оказалось довольно-таки просторно, хотя и без свободных сидячих мест.
Двое военных, прапорщик и рядовой, проложившие своими потными спинами Глебу с Эммой дорогу в толпе при посадке, уже суетливо устраивались на последних незанятых сиденьях. Прилично поддатые, примерно одного возраста и веса, в обвислом, застиранном, камуфляже, они громко куражились и гоготали. Прапор во всю глотку наставлял попутчика.
– …Федя, прошу тебя, будь элегантен. Если к тебе подойдет женщина, уступи ей место рядом со мной!
Солдат Федя оценил шутку и заржал.
Вцепившись в руку Глеба, девочка, не отрываясь, смотрела в окно автобуса, чуть покачиваясь и прижимаясь к нему на поворотах.
Через большое современное стекло капитан Глеб рассматривал свой старый и уже совсем не такой, как в его далёком детстве, город.
Центральная улица, по которой они ехали, и в те давние, пионерские времена не казавшаяся особенно просторной, за эти годы стала совсем узкой и неряшливой.
Панас как-то говорил ему, что в прошлом году местные власти начали очень активно переименовывать главную улицу Города, в духе времени отрекаясь от старых символов. Административных сил хватило ненамного. Продолжать делать что-то конкретное было лениво и чиновникам нравилось заставлять упрямых местных жителей одну половину провинциальной магистрали именовать только Преображенской, а другая, неохваченная демократическим энтузиазмом, по-прежнему оставалась улицей Ленина. Таблички с названиями на всей протяженности двуствольной улицы висели произвольно. Через раз. На магазинах, мелких магазинчиках и частных домах всё больше красовались новенькие, синие и блестящие «Преображенская», а на общественных зданиях – облупленные чёрненькие «ул. Ленина». Несколько продолжительных домов несли на себе сразу по два разных указателя. Чтобы люди не заблуждались.
…Часто салон автобуса пересекали резкие блики магазинных витрин и других, таких же сплошь стеклянных уличных сооружений. Казалось, что каждую привычную двухэтажную избушку старого города новые владельцы, вчерашние местные школьники, случайно побывавшие недавно в Анталии, в Москве или, вроде как бы, в Праге, сегодня стремились превратить во что-то, поразившее их за границей до самых печёнок. Мелькали названия: «Эльдорадо», «Колумбия», «Венеция», красной дверью выделился посреди улицы «Центр постельного белья «Маркиза», исчезли за автобусной кормой «Удивительно выгодные шоп-туры в Турцию», на очередной остановке привлекла неказистостью и позволила себя подробно рассмотреть столовая застойных времен «Рябинушка».
Капитан Глеб хмыкнул, улыбнулся.
Почти перед каждым новеньким магазинчиком стояла красивая легковая машина. Те из них, которые были побольше и почерней, обязательно занимали при этом часть неказистого тротуара, сгоняя самим присутствием там своих туш рядовых пешеходов на проезжую часть. У дверей личных магазинов и в непосредственной близости от персональных автомобильных капотов по двое-трое-четверо беседовали пацаны – упитанные сорокалетние мальчишки, одинаково одетые во всё светлое, каждый с пухлой кожаной барсеткой в руках.
На главной улице тесного городка было тепло, казалось, что солнце и светлые облака на прозрачном небе были специально простимулированы местными деловыми людьми, чтобы иметь возможность показать себя остальной пролетарской публике во всей красе. Все купчики были сегодня одеты в лен: и штанишки на их плотных ножках и попках, и рубашонки на пузиках, всё было из светлого льна в вариациях. Крамольно даже казалось, что будто бы какой-то главный пацан сверху скомандовал им: «Да пребудут в летнем сезоне все уважаемые граждане Города в льняном! Отныне и навеки! Аминь!».
На всей центральной уличной протяженности магазинные владельцы были одинаковы, как пупсики. Правда, ноги некоторых из них украшали ботинки модой ещё с прошлого сезона – светлой кожи с огромными загнутыми носами, как в восточных сказках. Видно было, что во всех их семьях накануне тёплого времени года произошел примерно такой, одинаковый для всех бережливых семей, разговор: «А чо, полуботиночки-то ноские, сезон ещё походят, в прошлом-то годе все знакомые от таких ботинок-то пищали, завидовали».