Когда тают льды. Песнь о Сибранде
Шрифт:
Люсьен сглотнул, медленно обернулся ко мне. В свете догоравшего костра чёрные глаза блестели лихорадочно, как у безумного.
– Какие? – хрипло спросил он.
Я помедлил, не зная, как описать, и брутт вцепился в мою рубашку обеими руками, не замечая, как ладони дымятся от призрачного огня.
– Не молчи! Слышал?! Скажи мне… кого ты видел? Ну?! Чтоб тебя, варвар… Исчадие бездны? Самого Тёмного? Что во мне осталось… моего? Ну?! Ну!!! Кто я?!
Я осторожно отцепил тлеющие пальцы молодого колдуна от остатков своей рубашки, хотя руки у самого дрожали. Посмотрел в глаза.
– Ребёнок, – проговорил
Брутт дёрнулся, отстранился, – а затем странно фыркнул, опуская голову, и съёжился, обвисая в моей хватке, как безвольная кукла.
– Ребёнок плакал, – продолжил я, вспоминая жуткую картину, – но всё черпал ладонями чужую кровь. Давился, но пил…
Страшным было вскормлённое злом дитя. Этого я не добавил. Просто переждал, пока распалённое сердцем огня нутро молодого брутта выплеснет на меня свой шквал эмоций, и прекратятся наконец судорожные, сухие рыдания, перемежаемые нервным смехом.
– Это она. Сделала меня таким. А я поддался. Потому что… сам хотел, наверное, – Люсьен судорожно вздохнул, забормотал себе в ладони, – Тёмный и его полчища! Как бездарно… Думал, что поднялся. Верил, что изменился… с её помощью… вырос. Оказывается, нет. Только испачкался…
Я ничего не говорил – да и что тут сказать? Такие грехи, в какие с головой окунулся молодой колдун, только очень глубоким раскаянием смыть… только самоотречением исправить… Получится ли у гордого брутта? Нет, не видел я в чёрных глазах света; только бесконечную муку и терзания умирающей совести.
– Скажи, варвар, – проглотив очередной всплеск сумасшедшего смеха, нервно поинтересовался Люсьен, – ты веришь в меня? Я ведь… тоже чувствую… проклятый артефакт! Я… чувствую. Ты ведь не… презираешь? Понимаешь? Осуждаешь, конечно, но… веришь? Скажи, варвар! Мне это почему-то… важно.
– Верю, – легко согласился я, впитывая волны облегчения, исходящие от молодого брутта.
Люсьен постепенно успокаивался, а может, хмель выветривался из дурной головы. По закону жизненной подлости винные пары впитал, видимо, я, иначе как объяснить то, что сорвалось с поганого языка?
– Признаться, я какое-то время думал, что это ты – человек легиона.
По ошарашенному выражению на вытянувшемся лице я тотчас понял, как жестоко просчитался. А ещё хуже стало, когда поверх его плеча я увидел бледное лицо проснувшейся госпожи Иннары, и встревоженные тёмные глаза сказали мне всё без слов.
…Великий Дух! Прав был Люсьен! Нужно быть очень, очень тупым варваром, чтобы не разгадать, кто такой «человек легиона» на самом деле.
Низкий колючий кустарник замело мелким снегом; острые ветки торчали из-под призрачного покрывала, как обломки копий. Кони фыркали, потряхивали мордами, но гривы их мало-помалу украшались блестящими нитями подтаявшего льда. Метель в степи неприятна: злые снежинки, как острые лезвия, рассекают кожу, ни одного деревца, чтобы переждать непогоду, предательские звёзды, скрытые белесой пеленой – ничто не укажет дорогу страннику, сбившемуся с пути.
Деметра и Люсьен то и дело накидывали на себя защитные заклинания, выставляя колдовской щит от бесконечного потока сухого, колкого снега, но сил у магов хватало только чтобы продержать прозрачную преграду полчаса – оба слишком устали от дороги, но тем не менее, не останавливались ни на отдых, ни на сон с тех самых пор, как мы покинули полуостров. Время уже близилось к закату, но окрестностей Оша мы по-прежнему не достигли: нежданная метель, первая в этом году для тёплой Сикирии, затруднила наше продвижение на север.
– Ну, как он?
Голос Люсьена эхом звенел в ушах – обострённые чувства сводили с ума. Не оборачиваясь, – брутты ехали позади, хотя госпожа Иннара всё пыталась меня догнать – я подцепил и стянул через голову рубашку, с наслаждением подставляя голую грудь порывам снежного ветра. Скорее домой, на север! Где воздух наполнен морозным паром, где освежает голову и горячее сердце ледяное дыхание Великого Духа…
– Варвар… прикройся, что ли? Мне стыдно.
– Горит!
Спину обдало колдовским ветром, и призрачный огонь, заплясавший на коже, тотчас погас. Надолго ли? Оба мага уже выбивались из сил, а я не мог сейчас воспользоваться ни одной стихией, чуждой огню. Я старался даже не говорить, чтобы не распаляться понапрасну, и с трудом, преодолевая жуткое пламя в голове, вспоминал слова уже забытых молитв. Как давно я не поминал Великого Духа? Как быстро променял Его свет на упоение магическими искусствами…
– Рискуем не успеть. Сгорит до рассвета.
– Езжай вперёд. Сам!
– Я?!
– В сикирийской гильдии найдёшь господина Рооргха, передашь ему письмо от Сильнейшего…
– От покойника? – осторожно уточнил брутт, а меня хлестнуло яростной волной нетерпеливости и гнева от госпожи Иннары.
– Я вела канцелярию отца последние несколько лет, Люсьен! Мне ли не подделать его подпись и почерк? Ради всего святого, пришпорь коня! Приплатишь господину Рооргху за труды…
Звякнул тяжёлый кошель, и Люсьен присвистнул:
– Щедро вам платят в легионе! Если выживем, запишите меня в ваши ряды – мне резко понравилась политика Объединённой Империи.
– Проси Рооргха поторопиться, скажи – время дорого! Мы с Сибрандом подождём за городом – обернись раньше, чем мы подъедем к его окрестностям. Помнишь таверну на въезде? Будем там…
– Для начала – запиши имя этого Раорха на послании, иначе забуду. Реттон, что ли? И какой только сброд не принимают в гильдии Империи…
– Что ещё? – поторопила Деметра.
– Во-вторых, в таверне вам делать нечего. Ждите в бухте у въезда, где рыбацкая зимовка и разрушенный причал. Помнишь? Вот и славно. А в таком виде нашему варвару делать среди добрых людей нечего. Нашпигуют стрелами да копьями огненное исчадие из бездны, это как пить дать. Глядишь, повезёт, и я обернусь туда и обратно ещё раньше, чем вы подъедете к Ошу. Ты только… присмотри за ним.
Мы выезжали на широкую дорогу, заснеженную первой метелью. Вдалеке уже виднелись фермы и крохотные деревеньки: я их едва замечал за всполохами колдовского огня. Когда те стали особенно надоедливыми, я со злостью тряхнул головой, махнул руками в стороны, сбрасывая огненные столпы на обочины. Мокрый от снега кустарник вспыхнул с неистовой силой, на удивление моим спутникам – меня уже ничто не поражало – а я невнятно выругался, ощутив, как злорадно разгорается в груди сердце чужой стихии.