Когда уходит земной полубог
Шрифт:
— Сколько? — спросил восхищенный Пётр.
Но купчина приложил руку к сердцу:
— Не обижай, государь! Позволь и мне тебе дар поднести!
Пётр рубин взял, но решил всё-таки и личный презент княгинюшке поднести. И выбрал дорогой шёлковый платок, шитый золотом.
«Э! Государь-то, кажись, и впрямь влюблён!» — тревожно подумал Волынский. Ведь он-то все свои дальние расчёты связывал с Екатериной Алексеевной, своей великой заступницей и покровительницей.
Пётр и в самом деле впервые за долгие годы после своего увлечения Монсихой, казалось, вдруг потерял голову. Конечно, была ещё и Катя, но с ней всё было иначе: доверие, покой, привычка, а затем и дети. Правда, Екатерина всегда умела развеселить, да и в трудах и походах была ему прямой помощницей. В его кочевой жизни — настоящая полковница при первом полковнике.
Здесь же было иное. С той рождественской ассамблеи в Москве у Дмитрия Кантемира всё и началось. Старый князь был широко учен, знал не только западные — французский и итальянский, но и восточные — арабский и турецкий языки, ведал латынь и греческий. Как сына господаря Молдавии турки долго держали князя Дмитрия амантом-заложником в Константинополе, где он дружил и с греческими, и с мусульманскими богословами и философами, стал писать первые труды по истории и философии, занимался музыкой и даже посвятил султану Ахмеду свою «Книгу искусства музыки». Во время Прутского похода 1711 года Кантемир, будучи господарем Молдавии, перешёл на сторону Петра. И царь, даже окружённый турками на Пруте, не выдал молдавского господаря неприятелю, укрыл его в обозе, а после окончания войны наградил многими поместьями и произвёл в сенаторы Российской империи.
Пётр обычно любил побеседовать с учёным старцем за шахматами, но на сей раз, то ли оттого, что крепко захватил его праздник (на Рождество 1722. года в Москве всё ещё триумфовали Ништадтский мир), то ли от праздничной музыки, то ли от лукавых взглядов дочки князя — красавицы Марии, но не удержался, отошёл от почтенного хозяина и сам повёл танец-цепочку. В том танце все танцоры были повязаны друг с другом платочками, и куда вёл их глава кадрили, туда и шли. Вот тут-то он совсем по-мальчишески и завёл свою кадриль на самый чердак огромного боярского дома, подаренного когда-то Петром старому Кантемиру.
— В палатах сих проживал в свой час Васька Голицын, полюбовник и фаворит царевны Софьи! — по пути объяснял Пётр шедшей за ним первой в связке Марии, — А на чердаке сей злодей встречался с чародеем Сильвестром Медведевым, сожжённым потом на костре, и через трубу они вместе взирали на звёзды. И дух колдуна до сих пор витает в этих тёмных углах! — обернулся Пётр к своей кадрили.
— Ой, страшно, девоньки! — завизжала какая-то фрейлина. Но Пётр уже нащупал ручку чердачного люда и, поднатужившись, своими ручищами распахнул люк, так что с крыши осыпался снежный вал. А в распахнутый люк заглянули холодные далёкие звёзды.
— А я вот не боюсь, ни капельки не боюсь! — прошептала Мария и глянула на него тёмными глазами с каким-то вызовом.
— Эх, чёрный глаз, поцелуй хоть раз! — рассмеялся Пётр и вдруг предложил: — А не покататься ли нам на тройках? Ночь-то лунная!
И помчался лихой царский поезд по заснеженным московским улицам. Екатерина тогда недужила и с ними не поехала, а Мария, вот она, рядом! Летела из-под полозьев санок снежная пыль, и рождалась в сердце нечаянная радость. Пётр поцеловал эти вишнёвые зовущие губы и почувствовал, как тонет в омуте тёмных глаз.
С той лихой скачки и закружилась эта нежданная в его-то годы любовь. Пожалуй, даже Анну Моне, свою первую метрессу, он не любил так, как Марию. Жёнка Екатерина сперва молчала, узнав о новой царской зазнобе (фрейлинские девки донесли, само собой), думала, должно быть, что сие — мелкая шалость. Но когда спроведала, что Пётр определил Кантемиршу в фрейлины к царице Прасковье Ивановне и зачастил в Измайловское, где держала та царица свой двор, поняла, что дело нешуточное. Измайловское было Екатерине из всех дворцов неподотчётно — по своей воле жила там вдова покойного царя Иоанна, брата Петра! У царицы Прасковьи Пётр мог творить что угодно. И особливо стало страшно, когда царь объявил Екатерине, что берёт Кантемиршу и в Персидский поход. Конечно, у хозяина и раньше были полюбовницы, но всё то было дело случайное, налётное. Да и девки у Петра были всё боле из простых портомоек. Он сам давал им солдатскую цену: копейку за поцелуй. Но Кантемирша, та другое дело — старинного княжеского рода, можно сказать, иноземная принцесса. Ране у хозяина таких и не водилось. Ведь он не токмо на верфи сам топором махал, но и в любовном обращении любил простоту. Екатерина тут нимало не обольщалась — ведь и сама начинала при дворе как царская Портомойка, Катька Василевская. И потому, узнав о новой фаворитке, явно испугалась. Правда, Пётр давно обвенчался с ней, но ведь до сих пор не короновал. Так что Екатерина была царицей без короны, а таких Иван Грозный, к примеру, эвон скольких в монастырь отправил! Да и у самого хозяина первая жёнка, Евдокия Лопухина, в монастыре сидит, даром что была не токмо венчанной жёнкой, но и коронованной царицей.
Словом, тревожно было в начале Персидского похода на душе у Екатерины Алексеевны, Но делать нечего, решилась терпеть змею, даже зачислила её в свою свиту. А про себя порешила: случай поможет! И потом, был ещё Артемий Петрович, давнишний конфидент. По силе своей при дворе Волынский, конечно, не Александр Данилович Меншиков, старинный полюбовник и сотоварищ, но помочь должен: много и у неё, и у любимца царицы — камергера Виллима Монса, ведавшего её вотчинной канцелярией, есть доверительных писем Артемия Петровича с просьбой о покровительстве и заступничестве. И по письмам тем выходило, что брал астраханский губернатор великие дачи и взятки с астраханских купчишек. Да и что письма, ежели даже лучший из купцов, Матвей Евреинов, жалился, что насильно заставил его Волынский дать ему пай в компании, ведущей торг через Шемаху. Потому-то, когда Дауд-бек ограбил в Шемахе лавки Евреинова, Артемий Петрович принял сие как личное горе. Может, он и весь Персидский поход затеял ради собственного прибытка и корысти? Екатерина жёстко сжала губы. И подумала: «Ну, голубь, ты ныне в моих руках!»
А голубь меж тем разливался перед государем соловьём, когда через Кабацкие ворота выехали из города к Волге, где прямо у причалов шумели богатейшие торги: рыбный и зеленной!
Кади с чёрной и красной икрой, как тяжёлые мортиры, стояли посреди рыбного торга. Помимо мелких покупателей, в рыбных рядах крутились приказчики главнейших московских и петербургских купцов и заморские гости как с Запада, так и с Востока.
— Икорку добывают из белуг, севрюг, осётров, и спросом она пользуется немалым и у английских лордов, и у индийских раджей! — на ходу пояснял Волынский.
— Ведаю, ведаю! Сам пробовал как-то нашу икорку в Париже у регента Франции, дюка Орлеанского. Сей гурман каждое утро икорку ест. Говорит — молодит! — рассмеялся Пётр. И весело заметил: — На золоте сидишь, Артемий. А отчего бы нашим дуракам кумпанство не организовать, чтобы самим икорку за море везти? Не то вот на Запад-то икорку везут англичане и голландцы. На Восток — армяне. А наши почему дале Москвы не ездят?
— Верно, государь! Для многих наших астраханцев, по правде сказать, и Петербург — заграница! — согласился Волынский.
— Дураки, сидни! Сидят на богатстве, а силы его не ведают. А меж тем где такое чудо найдёшь! Полюбуйся, какая рыбища! — Пётр показывал на огромную белугу, которую поднимали рыбаки из лодки. В последний момент очнувшаяся белуга сбила мощным хвостом одного из рыбаков с мокрых и скользких от чешуи мостков и плюхнулась на мелководье.
— Уйдёт, ой уйдёт! — крикнул чей-то испуганный голос.
Белуга в ответ взревела. Рыбаки бросились в воду добивать рыбу.
— Купи эту рыбку и повели отправить на стол государыне, — распорядился Пётр. — Да пусть передадут, что я ныне у неё не обедаю. Откушаем на твоей даче. Угостишь, Артемий?