Когда уходит земной полубог
Шрифт:
Но Артемий Петрович давно уже ведал, что Девлету и повелений никаких от этого дурачка-шаха не требуется — для визиря все дела решал великий бакшиш. В первую же встречу визирь, не скрывая жадности, принял в дар роскошную соболью шубу с царского плеча, и, хотя несносная жара проникала даже в затенённую дворцовую залу, открытые двери которой выходили во внутренний садик, где тихо журчал фонтан и откуда долетал аромат цветущих роз, Эхтимат-Девлет с удовольствием весь приём парился в соболях.
«Может, он жир так сгоняет?» Волынский улыбнулся про себя, глядя, как крупные капли пота стекают по обрюзглым щекам первого министра. Зато визирь благосклонно выслушал речи Волынского о дружбе и союзе меж двумя соседями — Россией и Персией. Но как только речь пошла о новом торговом договоре, Девлет без обиняков сказал, что нужна ещё одна соболья шуба — для любимой жены шаха. В следующую встречу он попросил соболей для старшего сына шаха, затем для дочерей своего повелителя и, наконец, для второго, нелюбимого сына шаха — Тахмаспа.
— Зачем нелюбимому-то давать? — удивился Волынский. Но Эхтимат-Девлет хитро подмигнул послу:
— Аллах ведает, кто сегодня любимый, кто нелюбимый! У нашего повелителя любовь переменчива!
К десятой встрече с визирем Волынский раздал на бакшиш всю пушнину, которую захватил с собой на многие тысячи, но все речи о союзе и торговом договоре так и остались пустыми словами. И это при том, что союз с Россией более нужен был шаху, нежели царю. Царство Сефевидов распадалось, но при дворе шаха никто не хотел заглянуть правде в глаза. А тем временем мятежные племена афганцев на востоке сплотились под знамёнами своего нового предводителя Мир-Махмуда и готовились к походу на Исфагань; отделились Луристан и Белуджистан, причём белуджи опустошили Южную Персию и разорили её крупнейший порт в Персидском заливе Бендер-Аббас; на западе восстал Курдистан, и курды грозили Тавризу; волновались лезгины и кумыки на Кавказе, призывавшие к себе на помощь турок как единоверцев-суннитов против персов-шиитов.
При таких обстоятельствах любой визирь в Исфагани, находящийся в здравом уме, должен был, казалось, с благодарностью ухватиться за протянутую царём руку помощи, но советников шаха куда более интересовали русские соболя, нежели прямой союз с великим Петром. Волынский доносил о сём с горечью: «...они не знают, что такое дела и как их делать, притом ленивы, о деле же ни одного часа не хотят говорить! И не только посторонние, но и свои дела идут у них беспутно, как попалось на ум, так и делают безо всякого рассуждения: от этого так своё государство разорили, что, думаю, и Александр Великий в свою бытность не мог войною так разорить!» На сём Артемий Петрович поставил точку.
Однако же, несмотря на всеобщее разорение, спеси и бахвальства у сефевидских вельмож не убавилось. При одном известии о походе Бековича-Черкасского на далёкую Хиву, которая никогда и не была под властью Сефевидов, Волынского со всей его свитой по приказу визиря взяли чуть ли не под стражу. В бешенстве (а характер Артемий Петрович имел самый горячий) Волынский сообщил в Петербург, что сей Эхтимат-Девлет «всякого скота глупее, однако такой фаворит, что шах ему в рот смотрит и что велит, то делает, того ради здесь мало поминается и имя шахово, только его; прочих же всех, которые при шахе были поумнее, тех он всех изогнал, и ниже, кроме него, почти никого нет, и так делает что хочет, и такой дурак, что ни подарком; ни дружбою, ни рассуждением подойтить к нему невозможно, как уже я пробовал всякими способами, однако же не помогло ничто».
И вдруг в сентябре 1717 года отношение к русскому посольству при шахском дворе снова переменилось. До Исфагани дошла весть, что весь отряд Бековича-Черкасского изрублен хивинцами, а голова самого несчастного князя выставлена на всеобщее обозрение. Советники шаха позлорадствовали над неудачей русских, но посольство Волынского решили отпустить с миром и почётом. Кто знает, ежели афганцы возьмут Исфагань, не придётся ли шаху со всем двором бежать поближе к русской границе? Посему подписали наконец торговый договор, по которому русским купцам дозволялось на равных с другими иноземными купцами вывозить шёлк-сырец из Гиляни и Ширвана. На прощальной аудиенции вручили Волынскому дружескую грамоту Шаха к царю и как презент Петру I — огромного слона, приведённого из Индии. Артемий Петрович через того слона пробил себе дозволение держать обратный путь не Перез Тавриз, вокруг которого шалили курды, а через безопасную Гилянь, дабы слона не убили! Возвращался он неспешно и всё замечал по пути: и неслыханное богатство Гиляни шёлком-сырцом, и пороховые мануфактуры в городе Саве, «понеже около сего места добывают множество селитры», и удобные для войска переходы, и дороги через горы. Пройдя через Гилянь, Волынский прибыл в главный город Ширвана — Шемаху, хан которого хотя и являлся вассалом шаха, но творил в своём ханстве всё, что было его душе угодно. Артемий Петрович явился в тот город глубокой осенью, когда снег уже закрыл высокие кавказские перевалы. Так что пришлось здесь и зазимовать — ведь драгоценный подарок шаха, теплолюбивый индийский слон Али, на снегу мог невзначай и простудиться.
— Не мору же я нарушить священную волю твоего повелителя шаха — в целости и сохранности доставить слона моему могущественному царю в знак старой дружбы и великого уважения! — с любезной насмешкой разъяснил посол свою задержку хану Шемахи.
Хан хотел что-то молвить своему визирю-беку, но, должно быть, потом испугался, что этот красноречивый гяур отпишет ещё ябеду в Исфагань или, ещё хуже, приведёт в Шемаху русское войско, и согласно склонил голову.
После того Артемий Петрович снял богатый дом возле русского караван-сарая, занятого купцами из Астрахани и Москвы, и спокойно зазимовал в столице Ширвана.
Времени он и здесь, однако, даром не терял, и пока его советник, думный дворянин Андрей Лопухин, кормил слона (Али съедал прорву зелени), Волынский обходил караван-сараи и богатые торги Шемахи, прицениваясь к товарам и знакомясь с купцами, знавшими все пути-дороги и на Кавказе, и в Персии, и в Османской империи.
Купцы, с которыми говорил Волынский, все дружно жаловались на правителей-лихоимцев и разбойников-горцев, беспощадно грабивших их караваны.
— Хотя бы царь привёл своё войско и навёл здесь порядок на дорогах! — говорили не только христиане-армяне, но и мусульмане-ширванцы, индийцы и даже сами персы.
В одном из больших караван-сараев повсюду звучала русская речь — здесь размещались обычно купцы из России, да и сам караван-сарай принадлежал богатейшему купчине Евреинову, ведшему торг не токмо в Шемахе, но и в Гиляни, Мазандеране и даже в далёкой Бухаре.
Самого Евреинова посол, правда, не застал — он был в Москве; но зато познакомился с его ловким и разбитным старшим приказчиком Андреем Семёновым. Приказчик был человек молодой, но смелый, потому как ведал силу купецкой фамилии Евреиновых, коих знал сам царь. Он скоро созвал на встречу со знатным послом всех русских купцов, что были тогда в Шемахе, и Артемий Петрович охотно просидел с земляками целый вечер. Впервые за своё многомесячное посольство отведал он, не чинясь, русской водочки, крякнул, закусил солёным огурчиком и капусткой, стал слушать купецкие жалобы. А жаловались купцы в один голос.
— Во всём шемахские власти чинят нам, русским, разор, — дружно твердили купцы, — и первые средь грабителей — здешние высшие правители!
— В позапрошлом году местный юзбаша двое суток держал на цепи астраханского купца Павла Осьминина и его людей, притом били аж по пяткам палками, требуя бакшиш в двадцать тысяч рублей! — горячились купцы-астраханцы.
— Да что юзбаши, если сам шемахский хан прямой вор и мздоимец! — смело выступил евреиновский приказчик.
— Как так? — удивился Артемий Петрович, хотя многое знал и о проказах своих отечественных воевод.