Когда уходит земной полубог
Шрифт:
Шедшая сзади царица была выряжена голландской пейзанкой в тёмной душегрейке и юбке из чёрного бархата. Рядом С ней в чёрном церемониальном платье бургомистра славного ганзейского города Гамбурга гордо шествовал Меншиков. Светлейшему и на наряд тратиться не пришлось — платье бургомистра подарили ему в свой час благодарные гамбуржцы за то, что Александр Данилович смилостивился и взял с вольного города контрибуцию не в триста, а всего в двести тысяч талеров.
Екатерина и Меншиков следовали за Петром, как две его чёрные тени, и многим странным показались их тёмные наряды, словно они не ликовали, а оплакивали конец войны.
— Впрочем, чему удивляться! — заметил маркиз Кампредон своему другу Мардефельду. — Ведь эта парочка вознесена в России на самые верхи только войною!
Далее шла закутанная в плащи целая толпа ряженых. На площади, по знаку царя, ряженые разом сбросили свои плащи и перед народом предстали тысячи разных масок и причудливых нарядов.
День был тёплый, солнечный (бабье лето стояло в разгаре), и многие наряды были потому самые лёгкие. Иные придворные щёголи вырядились краснокожими индейцами, прикрывшись только набедренными повязками; многие губернаторы и воеводы обрядились турецкими пашами и сераскерами; вернувшийся недавно из Исфагани посланник Артемий Волынский и его свита были в персидском платье; герцог голштинский и его двор выступали в шёлковых фуфайках и цветных панталонах — праздничных нарядах французских поселян.
Вся эта толпа словно пчелиный рой летела за царём и царицей. И замыкала шествие колонна гвардейских офицеров в форме римских легионеров, с лавровыми венками на челе.
Гвардейцы маршировали дружно, под барабан, словно шли на приступ фортеции. Но в огромной зале в Почтовом доме, где были накрыты столы для участников машкерада, их сегодня поджидала баталия не с Марсом, а с Бахусом. Князь-папа Всешутейного собора (за смертью Зотова его место занял толстый и вечно пьяный Бутурлин), одетый в тигровую шкуру и увешанный виноградными лозами, изображая бога вина и веселия Бахуса, возглавлял пиршество. Его подручные шуты, вооружившись пастушьими бичами-пузырями, наполненными горохом, погремушками и свистками, как угорелые носились меж столами и строго следили, чтобы гости при каждом тосте (а пили, само собой, за здоровье государя и государыни, за победный мир и все славные виктории прошедшей войны) осушали свой кубок до дна. А так как никто не хотел рисковать и поплатиться жестоким штрафом (кубок большого орла вмещал целый штоф водки — причём, по условиям штрафа, его надобно было осушить на одном дыхании равно как кавалерам, так и дамам), то весь машкерад уже через три часа распевал весёлые песни. Как вспоминал потом участник пиршества молоденький камер-юнкер Берхгольц, «сам царь пил, танцевал по столам, пел песни и веселился как ребёнок».
Правда, камер-юнкер не знал, что Пётр I на другое же утро встал ни свет ни заря, в четыре часа, и принял направлявшихся в Стокгольм за ратификационными грамотами Остермана и Толстого. С ними ехал и французский посол маркиз Кампредон в роли посредника.
По воспоминаниям маркиза, Пётр встретил их в одном шлафроке, в спущенных до пят заштопанных чулках и стоптанных башмаках. Но наказ послам дал твёрдый и разумный: скорее добиваться ратификации договора! Затем царь бодро осушил с ними «посошок» на дорогу и уже в пять часов утра помчался на адмиралтейскую верфь, где спускался новый стопушечный корабль.
На верфи Пётр сам открыл спуск, нанеся первый удар тяжеленной кувалдой при отнятии подмостков, после чего корабль сперва медленно спустился со стапеля, а затем как стрела слетел в воду, причём деревянные полозья под ним сломались вдребезги. Но корабль гордо выпрямился и торжественно пошёл по воде. И тотчас с его верхней палубы раздались громкие звуки литавр и труб и приветственно ударили пушки из Петропавловской фортеции и с артиллерийских верков Адмиралтейства.
— У нашего государя ныне три десятка таких могучих линейных кораблей! — любезно сообщил генерал-адмирал Апраксин собиравшемуся отплыть в Швецию французскому послу.
— Русский флот сейчас сильнее шведского и датского, вместе взятых! А царь Пётр спускает всё новые корабли, я видел своими глазами, что у него есть и стопушечные!.. — через неделю объявил маркиз Кампредон Государственному совету Швеции. И голос его был услышан. В Стокгольме не замедлили с ратификацией мирного договора. Весть о том полетела в Санкт-Петербург.
На берегах Невы начались новые торжества — отмечали подтверждение Ништадтского мира.
После торжественной литургии в Троицком соборе зачитали ратификационные грамоты. Ведший службу архиепископ Псковский Феофан Прокопович призвал с амвона «тройственным всенародным благодарением воздать славу Господу нашему за благополучный и свыше нам данный мир».
Хотя голос преосвященного гудел яко труба иерихонская, московитов, привыкших к густым дьяконским басам и переливам, трудно было удивить громогласней.
И удивлял не глас, а полёт пастырской мысли и призыв пастыря: «Представляйте себе пред очи трудные приступы и атаки неприступного Нотебурга, твёрдого Выборга, крепких и богатых Дерпта, Ревеля и Риги, славные виктории под Лесной, Полтавой и Гангутом! И все сии воинские подвиги свершил данный России во главу великий и дивными талантами обогащённый муж!»
Когда Феофан закончил своё слово, со всех сторон раздались одобрительные возгласы. И одобрение переросло в восторг, когда сразу после окончания проповеди весь Сенат почтительно окружил царское место и вышедший вперёд канцлер, Гаврила Иванович Головкин, торжественно попросил государя от имени всех сословий принять титул Петра Великого, Отца Отечества и Императора Всероссийского. Пётр согласно наклонил голову. Конечно же он знал о готовящемся предложении Сената и не дале как вечор спорил с Гаврилой Ивановичем, который по-старомосковски желал, чтобы Пётр принял титул императора Восточного как прямой наследник императоров Византии.
— Москва есть третий Рим! С детства наслышан! Но Петербург, Гаврила Иванович, не Рим, а новая жизнь России. И ежели принимать титул, то титул императора не римского, а Всероссийского! — пресёк Пётр византийские подходы своего канцлера.
И вот свершилось — он император Всероссийский.
Пётр вышел из собора на площадь, где царило всеобщее ликование. Здесь же были выстроены двадцать семь полков, приведённые Михайлой Голицыным из Финляндии. Это были те самые полки, что победно завершили Великую Свейскую войну. И Пётр сегодня обращался прежде всего к ним, к солдатам, обращался как их предводитель-император.
— Зело желаю, чтоб наш весь народ прямо узнал, что Господь Бог прошедшею войною и заключением сего мира нам сделал. Надлежит Бога всею крепостью благодарить! — гремел голос Петра над затихшей площадью. И нежданно для иноземных послов новоявленный император вдруг грозно молвил: — Однако ж, надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, рабы с нами не так сталось, как с монархией Греческой!
Стоящие рядышком новый астраханский генерал-губернатор Артемий Волынский и описавший все гавани на Каспии капитан-лейтенант Соймонов понимающе переглянулись — оба знали о готовящемся государем Персидском походе.