Когда уходит земной полубог
Шрифт:
Мелкий песок шуршал за узкими решетчатыми окнами днём и ночью, так что Артемию Петровичу Волынскому, русскому послу в Исфагани, иногда снилось, что он и сам уже закопан в песок. И когда, закутавшись в плащ, он ехал по вымершим от зноя улицам на аудиенцию к шаху Гуссейну или на встречу с визирем и фаворитом шаха Эхтимат-Девлетом, ему казалось, что Исфагань — город мёртвых.
Только по вечерам, когда жара несколько спадала, столица Персии оживала: начинал шуметь огромный базар, открывали свои лавчонки купцы в караван-сараях, и в жилище Волынского, обнесённое высокой стеной, по которой разгуливала стража, и тем скорее походившее на тюремное узилище, а не на резиденцию полномочного российского посла, долетали звонкие голоса уличных разносчиков.
Но как раз вечером Волынскому и его товарищам по посольству, думному дворянину Андрею Лопухину и англичанину на русской службе Джону Белю, запрещали покидать здание посольства. На все укоры Волынского первый министр шаха Эхтимат-Девлет только покачивал головой, выкатывал на посла свои коричневые бараньи глаза, и не говорил, а словно блеял: «Нельзя! Никак нельзя!» — и боле ничего не объяснял.
Впрочем, Артемий Петрович через купцов-армян из Джульфы — пригорода Исфагани — уже знал, чем вызвана перемена в отношении персов к русскому посольству.
Ведь поначалу, когда после трудного путешествия через прикаспийские степи и горы Кавказа, Ардебиль и Ребриз, посольство добралось-таки до логова персидского льва, встретили его здесь очень приветливо. Русского росла со всей свитой разместили в загородном дворце одного из вельмож, стоявшем на высоком холме в окружении пышного сада, разрешали свободно ездить и ходить по всему городу и его окрестностям. Первым детдом, пользуясь этой свободой, Артемий Петрович посетил купцов-армян из Джульфы, давно создавших целую компанию для торговли с Москвой. Договоры о торговле с армянской компанией подписал ещё царь Алексей Михайлович в 1667 и 1673 годах. И по тем договорам купцы-армяне получили разные великие пошлинные льготы с условием везти шёлк-сырец в Европу не через владения турецкого султана, а по Волге. Однако, хотя договорам уже скоро полувек как минет, армянские купцы по-прежнему предпочитали наезженный путь через Алеппо в Смирну, а в Россию везли шёлку самое малое число вьюков.
Среди многих царских наказов, данных Артемию Петровичу, был наиглавнейший: повернуть торговлю шёлком на север, тем более что ныне, когда Россия стала на Балтике твёрдой ногой, товары с Волги в Европу можно было доставлять морем не через далёкий Архангельск, а прямо через Санкт-Петербург. И Артемий Петрович навещал Джульфу, пожалуй, чаще, чем дворец самого шаха. Речь в Джульфе и впрямь шла о самой великой на Востоке торговле. Ещё по пути в Исфагань русскому послу, который отличался большой любознательностью, стало известно, что из одной прикаспийской провинции Гилянь караваны верблюдов ежегодно доставляют в турецкую Смирну девять тысяч вьюков шёлка. А в каждом том вьюке было до девяти пудов шёлка-сырца, ценой девяносто рублей за пуд. Вот и выводило, подсчитал Волынский, что из одой Гиляни уходило шёлка более чем на семь миллионов рублей золотом, немногим меньше, чем весь годовой доход царской казны. А ведь шёлк везли ещё и из других персидских владений — Ширвана и Мазандерана. Кроме того, через эти провинции шаха пролегал и Великий шёлковый путь из далёкого Китая. Дале путь шёл уже через владения турецкого султана на Алеппо и Смирну, и султан получал от того великие прибыли.
«А ведь самим купцам — прямая выгода, — размышлял Пётр, отправляя посольство Волынского в Исфагань, — теперь, когда закончен вышневолоцкий канал, соединивший Волгу с Балтикой, направить сей великий и денежный шёлковый путь на Санкт-Петербург! Скажи им, что из Невского парадиза при добром попутном ветре десять дней до Гамбурга, пятнадцать до Лондона и Амстердама. — Пётр показал на морской карте. — И никаких тебе на пути курдских разбойников, грабящих в горах купеческие караваны, ни турецких пашей, требующих бакшиш. Так и разъясни армянским купцам в Джульфе».
Артемий Петрович и сейчас помнил, как летала по карте трубочка Петра, уже, казалось, видевшего на берегах Невы суда с грузом шёлка.
Пётр давал своему послу напутственную аудиенцию в здании Адмиралтейства. В распахнутое окно долетал перестук кузнечных молотов, визг плотничьих пил, стук топоров. На стапелях готовились к скорому спуску сразу четыре линейных многопушечных корабля и два фрегата. И Артемию Петровичу эти бодрые звуки с огромной корабельной верфи, пожалуй, ещё более, нежели царский наказ, внушали веру, что ныне, после Гангутской виктории, когда Балтику очистили от шведских каперов, можно и впрямь повернуть на Север Великий шёлковый путь.
Но то, что в деловом строящемся Петербурге казалось близким и возможным, в сонной и ленивой восточной Исфагани оказалось несбыточным.
Армянские купцы, особливо те, что торговали с Астраханью и Москвой, с великим радушием встречали Артемия Петровича в своём караван-сарае, угощали его рахат-лукумом, шербетом, засахаренными финиками, и мазандеранским сахаром, пили с ним превосходный; зелёный чай, который так бодрит при несносной жаре, но на том дело и кончалось.
Уходить с наезженного пути на Алеппо и в Смирну они не собирались. Веками стояли на том пути привычные, караван-сараи, веками шли по нему караваны верблюдов и в Смирне уже дожидались венецианские и генуэзские суда. Всё на этом пути было выверено вековым опытом многих поколений, так что армянские купцы заранее знали, какой бакшиш надобно дать шахскому досмотрщику в Эриване или турецкому паше в Эрзеруме. К тому же караваны верблюдов тянулись по этому пути во все времена года.
А в России, купцы превосходно об этом знали, зимой стоят лютые морозы, осенью и весной непролазная грязь. За лето же едва успеешь переплыть Каспий и добраться до Петербурга. А там, впереди, ещё Балтика и Северное море. И хотя этот русский посол и уверяет, что Балтийское море ныне, после гангутской победы царя Петра, очищено от шведских каперов, но война-то Свейская ещё не закончена, а пока война не закончена, всё на ней может перемениться. И тогда конец торговле!
И купцы из Джульфы, внимая сладким речам Артемия Петровича, пили с ним крепкий чай, хитро переглядывались, качали головами и дружно твердили: «Шёлк — товар нежный, а у вас там война и морозы!» Правда, толк от этих встреч всё же был. У купцов-армян, при их богатстве, во дворце шаха Гуссейна все двери были открыты. И когда русское посольство вдруг из роскошного загородного дворца перевели за крепостные стены и поставили у дверей строгую стражу, именно купцы из Джульфы, для которых и стража при большом бакшище была не стража, быстро разъяснили Артемию Петровичу главную причину резкой перемены шаха и его министров к посольству. Оказывается, до шахского двора дошла весть о том, что астраханский губернатор князь Бекович-Черкасский пошёл с немалым войском в поход на Хиву.
— А хивинского хана шах Гуссейн, равно как эмира бухарского, издавна за своих подданных считает, хотя никакой дани они ему и не платят! — разъяснил пробравшийся к Волынскому как-то вечером армянский купчина Давид Манусов. Купцу этому Артемий Петрович доверял наособицу. Во-первых, сам купец человек пришлый, родом из Гянджи, и в Джульфе жил случайно по своим торговым делам, а во-вторых, из всех купцов-армян только он согласился на уговоры посла и вызвался доставить в Астрахань сто вьюков шёлка-сырца из Гиляни.
Волынский щедро отблагодарил купца и сговорился встретиться с ним на обратном пути в Шемахе. А на другой же день посол потребовал нового свидания с визирем.
Конечно, дураков в своей жизни бурной Артемий Петрович видел много — среди старых московских бояр и знатных польских панов, новых придворных вельмож и заносчивых наёмных генералов из немцев. Но такого скопления дураков и глупцов, как при дворе шаха Гуссейна, ему ещё встречать не доводилось. Во главе сей когорты стоял сам шах, о котором Артемий Петрович не без досады сообщал в Петербург, что «редко такого дурачка можно сыскать и между простых, не токмо среди коронованных...». Вся жизнь старого сластолюбца проходила в гареме среди шестисот жён и маленьких наложниц, которым стареющий Гуссейн отдавал явное предпочтение. От серальных излишеств нижняя губа шаха безвольно отвисла и по ней вечно стекала слюна, которую он и не стирал даже во время аудиенций. Делал это за шаха его верный Эхтимат-Девлет, который обтирал слюну с губы повелителя шёлковым ширазским платочком. Во время всех трёх аудиенций шах ни разу не перебил Волынского, на всё согласно кивал головой, а под конец тыкал пальчиком в широкую грудь Девлета и объявлял: «Он всё решит! — И добавлял: — Согласно моим повелениям!»