Когда уходит земной полубог
Шрифт:
— Да, я вижу, среди рабов есть и местные жители: и ширванцы, и грузины, и армяне? — удивился Волынский.
— Вот-вот! Под Шемахой разбойники сёла жгут, а людской товар сюда же, в Шемаху, на невольничий рынок гонят! — пояснил приказчик.
— Куда же хан смотрит! — вырвалось у Волынского.
— А хан знатный бакшиш имеет за то, что смотрит да все их бесчинства сквозь пальцы! — пожал плечами купец, сам не раз дававший бакшиш хану и его челяди.
— О, мой господин, выкупите меня! Я не хочу в горем к этому старому турку! — Молоденькая грузинка вырвалась вдруг из понурой толпы невольников и бросилась в ноги Волынскому.
Подбежал было надсмотрщик с плетью, но Волынский уже поднимал девушку из пыли, и надсмотрщик остановился. Да и как не остановиться, коль за спиной русского гяура десяток драгун уже схватились за палаши.
(Посол знал Восток и всюду ходил со знатной охраной).
— Кто ты такая и где выучилась говорить по-русски? — расспрашивал тем временем Волынский девушку.
— Меня ещё маленькой отец вывез в Москву. Он служил тогда у царевича Имеретинского, который перешёл на русскую службу. Но отец мой под Нарвой попал в плен к шведам вместе с царевичем! Мать осталась, ждала отца несколько лет в Москве, да не дождалась — вернулась вместе со мной к своим родичам в Кахетию. А на днях имение дяди спалили эти разбойники, — показала она на подступавших к послу лезгинов, — маму и дядю убили, а меня привели на невольничий рынок и продают старому турку в гарем. О, выкупите меня, мой господин! И увезите в Москву! — Тёмные глаза девушки налились слезами.
Артемия Петровича охватило чувство жалости.
— Выходит, твой отец — русский офицер? — переспросил он девушку. — Ну, тогда тебе и впрямь в Москву надобно! Война со шведом к концу идёт, и отец твой скоро вернётся из плена. Звать-то тебя как, красавица?
— Нина! — Голос у девушки был высокий, чистый.
— Ну что ж, Нина, идём на посольское подворье! — Волынский взял девушку под локоток.
Но здесь путь послу решительно преградили рослые молодчики, откровенно положив руки на рукоятки кинжалов. Впереди них в расшитой золотой черкеске, поигрывая плетью, стоял горбоносый верзила с лицом, украшенным многими шрамами.
— Это мой товар! — гордо сказал он русскому гяуру, пока другие молодцы примеривались к драгунам.
— Сам Дауд-бек, их предводитель и первый в этих горах вор! — шепнул на ухо Волынскому приказчик.
«Не воевать же мне с вором на базаре, не пристало сие послу!» — мелькнуло у Волынского, но Андрей Семёнов сумел порешить дело миром. Хотя и болтал он с Дауд-беком по-лезгински, Артемий Петрович всё же различил, что в разговоре том мелькает имя Евреинова. И оно, судя по всему, произвело на Дауд-бека больше впечатления, чем титло царского посла.
— Сто золотых за девку — вот и вся цена! Ну да я ещё поторгуюсь с Даудом. А вы, сударь, ступайте с вашей Ниной смело! — сказал приказчик после переговоров. — Да присматривайте, чтоб эти разбойники ещё раз, уже из вашего дома, её не умыкнули. Такой лихой народ!
Было непонятно: то ли он осуждал, то ли восхищался этими джигитами с большой дороги. Так или иначе путь был свободен.
Вечером, умытая в турецкой бане, умащённая душистыми маслами, шурша гюлистанскими шелками, девушка пила кофе и ела шербет со своим новым повелителем.
Артемий Петрович с удовольствием внимал её высокому голоску, в котором все русские слова звучали как-то иначе, по-восточному. Во дворике журчал маленький фонтан, из сада через раскрытые окна прилетали дурманящие запахи цветущего миндаля. И голова у посла закружилась, он крепко поцеловал эти сочные, как плоды, зовущие губы. И начались ночи любви.
Но скоро надобно было возвращаться из сладостной Шемахи в солдатский Санкт-Петербург. Растаяли снега на перевалах, первые караваны прошли из Шемахи на Низовую и Дербент, куда уже прибыли суда из Астрахани.
Артемий Петрович, может быть, и потянул бы время. Восточная нега сладко и незаметно овладела всем его существом — столь сладки были минуты любви! Но с первым же караваном из Низовой явился бравый гвардейский сержант и привёз грозный царский указ немедля поспешать с возвращением, да по пути разыскать, нет ли в тех горских краях шерсти, подобной испанской?!
— Клубок той гишпанской шерсти я из Петербурга доставил! — браво отрапортовал сержант Баскаков.
И Артемий Петрович понял, что пора на службу! Да и Шемаха, признаться, надоела. Деревья отцвели, из арыков воняло. Уже в мае стояла жара. Собрав свой караван, Волынский выступил в дорогу. Шли бойко — ведь после двухлетней отлучки люди возвращались к себе на родину. Только вот слон не спешил в новые края: по-прежнему шествовал важно и неторопливо. Андрей Лопухин, проклиная всё на свете, на стоянках вместе с драгунами косил для слона пользительные травы.
Из-за слона-то, собственно, и задержались, и лезгины сумели выследить караван. Уже за перевалом, когда расположились на поляне на стоянку, из близлежащего леса выскочили конные лезгины и лихо понеслись на русских. Хорошо, что в лагере ещё не легли спать — солдаты успели встать в ружьё и встретить неприятеля дружным залпом. Лезгины повернули, но продолжали коршунами кружить вокруг лагеря.
— Гляньте, а ведь то — наш старый знакомец, Дауд-бек! — Андрей Семёнов, примкнувший со своими сидельцами к каравану посла, указал Волынскому на всадника, горячившего красавца аргамака и призывавшего своих сотоварищей в новую атаку.
— Сейчас вы у меня получите, разбойники! — Артемий Петрович как бывалый бомбардир сам навёл орудие на понёсшихся на лагерь лезгин. Картечь смела самых лихих, остальные повернули.
Волынский видел, как под Дауд-беком убило лошадь, но подскакавший, нукер привёл запасную. Лезгинский предводитель вскочил на неё, как барс, и, уже мчась обратно в лес, вдруг обернулся, сорвал ружьё и выстрелил, явно метя в высокую фигуру Волынского. Но посланная с коня пуля, нашла иную жертву. Рядом с Волынским кто-то негромко вскрикнул, и когда он обернулся, то увидел Нину. Она медленно падала и упала бы, не подхвати её Андрей Семёнов.
— Поздно! — ответил он на немой вопрос посла. Бережно уложил её на траву и закрыл ей глаза.
Артемий Петрович сорвал треуголку и закрыл своё лицо: не хотел, чтобы драгуны видели, как их командир плачет. Слышал только, как Семёнов рассказывал:
— А ведь она, как началась баталия, тотчас за ружьё взялась и всё время господина посла оберегала. Я ей говорю: вернись назад, девка! Так нет, не хочет! «Я, говорит, этому Дауд-беку второй раз в полон не дамся!» И сдержала слово!
Нину похоронили там же, на поляне, в честь её как по боевому товарищу дали поминальный залп из всех ружей.