Когда уходит земной полубог
Шрифт:
— Привыкай, невестушка, к московским обычаям. У вас в России по древнему закону императоров византийских, прямыми наследниками коих московские государи являются, я не токмо царь, но и голова всей церкви православной. В своём роде — наместник Бога на Земле!
«Ишь, батюшка опять расхвастался! — едва вслух не фыркнул царевич. — После кончины патриарха Андриана никого не поставил на патриарший престол, вот и воображает себя наместником Божьим! Погодь, стану я царём, сразу восстановлю патриаршество. Да и отец мой духовный, отец Яков, чем не патриарх? Ох и не хватает мне тебя, отче!»
Царевич сидел за пышным свадебным столом холодно и безучастно, словно и не на своей свадьбе.
— Что, Алёша, не рад? — заметил ту холодность Пётр.
Сын почтительно ответил:
— Как же, очень рад! — А про себя ехидно подумал, что ныне батюшка непременно напьётся и расшумится словно князь-папа Никитка Зотов на Всешутейном соборе.
— Кушайте, mein liber, — ласково толковала ему Шарлотта, с заботливостью молодой жены подкладывая страсбургскую печёнку на тарелку.
Он же едва сдержался, фыркнув про себя злобно: «И эта дура рябая туда же лезет! Рада, что батюшка купил её, как породистую кобылу, да и меня захомутал на всю жизнь! И венчаемся не по-путному, не в кремлёвском соборе, а перед походным алтарём! Да и что она мне за невеста, коли веру не переменила... — горько размышлял царевич. — И страна вокруг чужая, и люди — эвон с какой насмешкой поглядывают! Нет, не такой виделась мне моя свадьба». Царевич даже глаза прикрыл от волнения: вспомнилась вдруг тихая церковка в его подмосковной вотчине. Торжественно сияет богатый иконостас, в церкви тишина и благолепие, а за оградой краснеет заповедный рябинник. Ягоды рябины сейчас спелые, сочные, горьковатые. А вокруг церкви великий покой, словно рай небесный, токмо деревья на погосте шумят. Вот туда он и хотел бы ещё боле чем в Успенский собор в Кремле ввести свою невесту — в храм божий, а не в шумную залу, где так накурили, что виски тисками сжимает!
Царевич закашлялся от табачного дыма, а батюшка опять ничего не понял, решил, что Алёша подавился рыбьей костью, и своей могучей дланью так ударил его по спине, что у царевича даже лицо перекосилось. Немцы захохотали, и батюшка туда же. Стало зело обидно. Царевич встал, поднял бокал, сказал гордо:
— За здравие моего свояка, императора Карла!
Смех немецких гостей смолк, точно оборвали тонкую струну. Так именно здесь, на свадьбе, Алексей впервые, пожалуй, осознал значение родственной связи с Габсбургами. И подумал, что в случае чего у него есть где укрыться. Мысль была, конечно, шалая, пустая, и он отбросил её за ненадобностью. Но всё же запало где-то...
К концу свадебного вечера от многих немецких тостов и русских криков «горько» царевич окончательно захмелел и не помнил толком, как его отвели в опочивальню.
Проснулся под утро и услышал рядышком ровное дыхание новобрачной. Принцесса устала ждать любовной ласки наречённого и уснула.
«А может, притворяется, что спит?» — подумал царевич. Он встал, выпил квасу, поставленного рядом с постелью услужливым камердинером Иваном Большим.
Затем нырнул под одеяло и пошёл на приступ, Принцесса послушно отдалась, но даже глаз не раскрыла, словно всё это её не касалось. Только вскрикнула один раз от боли, но и то как бы спросонья.
«Костлява... Не то что Фроська! — скучно подумал Алексей, вспомнил свою жаркую полюбовницу, чухонку Ефросинью, приведённую к нему в Петербурге как-то первым его наставником по женской части Никифором Вяземским. — Но что делать: любишь не любишь, а жена от Бога дана... Прав Кикин: у царей браки совершаются во дворцах».
Он снова нагнулся над принцессой. На сей раз она открыла свои прекрасные серо-жемчужные глаза с поволокой. И у Алексея вдруг мелькнуло: «Глаза-то, как у той Иринки!» Так он стал искать в жене совсем другую женщину, свою первую любовь.
А принцесса тем же утром сообщила матери:
— Всё в порядке, муттер, хотя, признаться, я думала, будет больней!
— Подождите, у меня скоро будут внуки, и один из них будет императором в Вене, а другой в Санкт-Петербурге! — гордо обронила за обедом старая герцогиня своим придворным дамам. Вельфы могли торжествовать:
Через день после брачных торжеств владетельный герцог Антон Ульрих впорхнул в кабинет царя и представил Петру некие пункты. Пунктов было много, но Пётр уже достаточно поднаторел в мелкой дипломатии маленьких князьков и умел находить главное, упрятанное обычно среди мелочей. И главным пунктом была предлагаемая австрийским цесарем родственная дружба через Антона Ульриха. Но дружба та была с закавыкой: прежде чем заключить династический союз с Габсбургами, царь по тем пунктам должен был вывести свои войска из Померании.
— Ловок немец! — Пётр обернулся к стоявшему у дверей Головкину. — Ныне герцог прямой сват и моего Алёшки, и цесаря. Вот он и предлагает начать родственную дипломатию. Сам собирается на поклон к цесарю в Алёшку в Вену прихватить хочет. Что на сей прожект скажешь? Там и вопрос о нашем войске в Померании, мол, обговорят?
Головкин степенно покачал головой:
— Негоже нам, государь, ныне к цесарю в Вену на поклон идти. В войне с турком Габсбурги нам всё одно не помогли, хотя и обязаны были в том по старому договору. Сейчас же, почитаю, они просто шведскую Померанию супротив нашего войска оградить хотят. Вот и собираются прикрыть шведа сватом-герцогом.
— А что, пожалуй, верно молвишь, Гаврила Иванович. — Пётр бросил на стол пункты Антона Ульриха. — Хотя и то учти, что турок по известному своему непостоянству опять может на нас войной пойти и тогда цесарь нам весьма полезен может статься. Сам ведаешь, у Вены с султаном старые счёты. Посему хотя Алёшку в Вену представляться своему светлейшему свояку я и не пущу, но и от доброй дружбы не отказываюсь. А с герцога-свата что взять? Пусть себе едет в Вену, у него там свои дела — брауншвейгско-вольфенбюттельские. Нам же и своих забот хватит, российских.
И на четвёртый день после свадьбы молодые получили царское предписание: ехать не в Вену, а поспешать в Торунь, что на Висле. Там был заведён большой магазин для русской армии, стоявшей в Померании, и Алексей должен был постараться собрать в Польше поболе провианта для войска. По всему было видно, что Пётр считал своего сына знатным ходоком по провиантмейстерской части. Впрочем, царь ведь и сам был первым интендантом своей армии. И Алексею часто говаривал; «За припасами бди. Здесь, как нигде, потребны честные люди, а кто в России честнее нас с тобой? Ведь мы-то, Романовы, сами у себя воровать николи не станем!» Так что принцесса вышла замуж за честнейшего человека в России. Вот жаль только, денег у Алексея, как вообще у честных людей бывает, всегда не хватало. И пришлось молодым в Торуни призанять у командующего померанской армией светлейшего князя Меншикова. У того-то денежки не переводились. Александр Данилович охотно удружил молодым, не забыв отписать царю: «Я, видя совершенную у них нужду, понеже её высочество принцесса едва со слезами о деньгах просила, выдал её высочеству из вычетных мундирных денег Ингерманландского полка заем в 5000 рублей. А ежели б не так, то отсюда и подняться ей нечем».