Когда всё кончилось
Шрифт:
— В конце прошлого лета была я в Одессе и сдала там экзамен за шесть классов… Я себя там так плохо чувствовала, что едва не сбежала.
Из соседней комнаты ворвалась вдруг кучка подростков, которые пустились в погоню за младшим сынком Тарабая — реалистом, и с криком принялись тащить его обратно.
— Почему ты не хочешь декламировать? Ну хоть что-нибудь прочти.
— Ах, всего несколько недель тому назад он так великолепно читал, на вечере в большом городе.
Миреле было очень не по себе оттого, что в гостиной сидели уже только что
У ближайшего столика, на котором только что расставили новое угощение, восседала рядом с Нехамой Тарабай толстуха-мать бывшего жениха, дышала тяжело, как загнанная жирная гусыня, и, кряхтя, жаловалась на свою астму:
— Ох, и мука же такая жизнь… мука мученская…
А неподалеку от них вертлявый Тарабай подпрыгивал возле грузного отца Вовы и старался вызвать хоть подобие оживления на угрюмом лице его, лице вышедшего в баре простака:
— О чем вы все тужите, реб Авроом-Мойше? Приданым, слава Богу, деток обеспечили? Так за чем дело стало? Сыграйте себе свадебку и живите-поживайте «дид та баба».
Тарабай на минуту умчался, чтобы проводить какого-то почетного гостя, а Бурнес, типичный разбогатевший простак, черномазый, с папиросой в зубах, подошел ко второму сыну Тарабая — политехнику и снова стал рассказывать собственную остроту:
— Задал я сейчас вопрос вашему батюшке…
Не очень высокий, с низким сурово-покатым лбом и надменно сжатыми ноздрями студент был по нраву своему молчаливый насмешник; он, правду говоря, не очень-то высокого мнения был и о папеньке с маменькой, и об их гостях. А тот, разбогатевший простак, лез ему прямо в лицо со своим мудреным вопросом:
— Какая, в сущности, разница между кашперовским графом и лакеем его Васильем?
Миреле сделала несколько шагов по направлению к ярко освещенной столовой, остановилась, как потерянная, прислонясь щекой к двери, и заглянула туда.
Там накрывали неимоверно длинный стол, и тарелки весело позванивали, дразня аппетит гостей. Молодежь то вертелась вокруг стола, то собиралась кучками по углам, и приехавшая сейчас акушерка Шац, румяная от мороза, стояла возле приезжего студента, курила папироску и усмехалась:
— Знаю я вас, отлично знаю, ветреных студентиков, — вам бы только за девицами увиваться…
Неторопливо, чувствуя тяжкий гнет на сердце, подошла Миреле к акушерке, обняла ее и прижалась к ней всей телом, словно дитя к матери. Голос ее дрожал:
— Вы представить себе не можете, как я вам благодарна за то, что вы приехали сюда… В другой раз я вам объясню это…
Самые разнообразные закупоренные бутылки загромождали стол, и гости, перед тем как распить бутылочку, неторопливо вертели ее в руках и с улыбкой читали надписи на этикетках.
Пили беспрерывно и во время еды, и после ужина, когда с неимоверно длинного, накрытого белоснежной скатертью стола убраны были уже пустые тарелки, а тарабаев
— Вот эту бутылку ставит дядюшка Нохум за здоровье старшего сына Бориса, который служит в банке в Лодзи и с Божьей помощью будет скоро ди-рек-то-ром!
— А эту ставит тетенька Нехама за здоровье старшей дочки Тани, которая перед Кущами [10] сдала экзамен за шесть классов!
10
Осенние праздники.
В густом дыму папирос тусклым казался свет ламп.
Пьяный смешанный гул трех десятков голосов висел в воздухе и лишь изредка прорывался сквозь этот гул отдельный чей-нибудь возглас и звон сдвинутых рюмок; а грузный хлеботорговец с длинными растопыренными ручищами все еще орал во все горло, вызывая брезгливую гримасу на лицах благовоспитанных людей:
— Эту бутылку ставит дядюшка за здоровье второго сынка Исаака, который с Божьей помощью будет через два года инженером!
А с Миреле случилось за столом неожиданное происшествие.
Приезжий студент с улыбающимся наглым лицом, порядочно подвыпив, перемигнулся с молодчиком в низковырезанном жилете:
— Пожалуй, пора начинать, а?
С улыбочкой деревенского повесы пересел он на свободный стул рядом с Миреле, которая сидела со строгим и печальным лицом, равнодушно глядя прямо перед собой. Искоса, глупо-нахальным взором окинул он ее открытую шею и, усмехаясь, кашлянул глупо-нахально в кулак, поднеся его к губам:
— Славный юноша — Натан Геллер, красивый, правда? Писаный красавец.
И он принялся болтать о том, как ленивый Натан Геллер провалился на конкурсных экзаменах, к которым они вместе готовились; что недавно умершие родители оставили ему в наследство всего-навсего пять-шесть тысяч капиталу и что теперь этот легкомысленный паренек шатается без дела по губернскому городу и раздумывает, на какой невесте остановить свой выбор, а сватают ему сразу двух.
— Пятнадцать тысяч чистоганом хотят отвалить приданого!
Миреле ни разу не повернула к нему головы, делая вид, что не слышит его слов, и по-прежнему сурово-печальные, равнодушные глаза ее глядели на сидящих напротив гостей.
Вдруг она почувствовала, что полупьяный сосед придвигает под столом свой стул поближе к ней, потихоньку ставит на ее ногу свою и начинает осторожно надавливать на ее ботинок.
Смущенная, ярко вспыхнув, вскочила она с места с криком:
— Не сметь!
Чувство гнева и обиды бушевало в ней. В затуманенном мозгу носились какие-то обрывки мыслей, а сердце долго еще учащенно билось, и глубокое облегчение ощущала она, вспоминая, с каким презрением кинула ему в лицо:
— Дурак!