Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей
Шрифт:
В течение двадцати четырех часов из лагеря могло выйти шесть автобусов, вывозя в другие страны по пятьдесят человек каждый. Правительство Македонии открывало свою границу по ночам, чаще всего в час ночи, и тогда у наших ворот появлялись целые караваны автобусов с конвоем из военных НАТО или македонской полиции. Рассчитанные на пятьдесят пять пассажиров, автобусы практически трещали по швам, перевозя по сто двадцать человек. Стояло жаркое лето, посадка в автобусы производилась сербскими вооруженными отрядами днем, в самый пик жары. После посадки двери автобусов закрывались. Если беженцы не успевали захватить с собой воду, то им было нечем утолить жажду.
Я оказалась совершенно не готова к первой
Рации ожили перед сумерками, предупреждая о приближении автобусов, ожидавшихся ночью. Весь день до нас доходили обрывочные слухи, и я уже приготовила для прибывающих палатки в секторе «А». Проживавших в них людей переместили в сектора «G» и «С». Меня предупредили о необходимости отдохнуть, но спать нужно было не раздеваясь. В полночь вдалеке послышался вой полицейских сирен, потом он приблизился. Я натянула ботинки и взяла шахтерский фонарик.
Когда подошел первый автобус с включенным освещением в салоне, я увидела лишь измученные лица людей, набившихся в автобус. Мы стояли и смотрели, как вслед за полицейскими машинами шли автобусы: один, два, три, четыре, пять, шесть штук! Они проходили мимо ворот «Стенковец-2» к «Чеграну», а значит, людям предстоит еще три долгих, жарких часа дороги. Через семь или восемь минут в наши ворота влетел полицейский автомобиль, за которым следовали восемь просевших от перегруза автобусов. Больше всего людям была нужна вода, и мы как одержимые бросились вдоль остановившихся автобусов, спотыкаясь о камни и редкие островки травы, рассовывая бутылки с водой в приоткрытые окна в ответ на отчаянные крики «Воды!», доносившиеся изнутри. Температура воздуха снаружи была самое меньшее тридцать градусов. Моя растерянность быстро превращалась в плохо сдерживаемую ярость вперемешку со слезами. Почему мы не могли просто распахнуть двери и заняться приемкой людей уже на свежем воздухе?
Наконец, спустя полчаса, когда все автобусы въехали на нашу территорию, нам было позволено направить их вокруг густонаселенной территории лагеря в сектор «А», где нам разрешили выпустить новоприбывших на воздух. Я бросилась бежать наперерез, пролезая под натянутыми канатами и стараясь не попасть в рытвины, чтобы поскорее оказаться на месте высадки. Пожарные лихорадочно налаживали прожектор на автомобильном аккумуляторе и выстраивали автобусы таким образом, чтобы осветить нам рабочую зону. У нас не было генераторов и электричества. Жители лагеря собрались, чтобы помочь нам и в надежде увидеть кого-то из потерянных близких или друзей.
Это был организованный хаос, человеческая трагедия во плоти. Первый автобус наконец открыл двери и выпустил свой груз на волю. Обезвоженные, измученные, плачущие и грязные люди вытекли из его дверей, прижимая к себе все самое ценное, что успели спасти. Я не сразу сообразила, что некоторые из свертков прятали в себе крохотных младенцев, традиционно запеленатых и перевязанных бечевой. Худенькие детские личики были бледными, с остекленевшими от жары глазами. Малыши постарше в панике жались к ногам родителей и плакали.
Парамедики и работники отряда оказания помощи быстро пошли к сидящим или упавшим людям, стараясь в первую очередь выяснить их состояние здоровья.
Вдруг
– Слишком жарко, – сказала я, вытаскивая нож и лихорадочно срезая стягивавшие сверток ленты.
Сползя на землю, я уложила ребенка к себе на колени, распеленала его и сняла последние пеленки, включая вонючий полиэтиленовый пакет, служивший подгузником. Ребенок оказался девочкой, и она безвольно лежала на моих руках. Сняв чепчик, я увидела белокурый хохолок.
– Ну же, малышка, сделай большой вдох! – просила я ее, в то время как мать плакала и дергала меня за руку.
Девочка была ужасно худенькой, с покрытой потницей кожей. Я начала растирать ее ручки и ножки и закричала, зовя на помощь пожарного-парамедика Жан-Поля. Затем рискнула и мягко подула в ее рот и нос. Нельзя было терять времени: пульс едва прослушивался. Прошли две томительно долгие секунды, и она сделала глубокий вдох, который, казалось, надул все ее крохотное тельце, и тихо захныкала, поводя личиком в поисках груди. В этот момент подошел Жан-Поль. Он заглянул мне в лицо, положил руку на плечо и сказал:
– Aucun probleme, Jacqueline, c’est OK, n’est-ce pas? [1] – и с этими словами быстро двинулся по направлению к мужчине с огнестрельным ранением, которого только что нашли.
Мать с благодарностью забрала у меня дочь, а я жестами и на ломаном боснийском сказала ей, что в такую жару не стоит пеленать ребенка. Она кивнула и стала расстегивать блузу, чтобы накормить малышку.
Как ни грустно, забота о человеческом достоинстве сейчас сводилась к поиску подгузников для маленького ребенка и крыши над головой для него и его матери. Как могли преступники, затеявшие эту этническую чистку, довести людей до того, чтобы дети лежали в экскрементах, боролись за глоток воздуха и были лишены права расти в безопасном окружении, среди родных?
1
Проблема разрешена, Жаклин, похоже, сейчас все в порядке. Правда? (фр.)
Команда работала на износ. Многие из вновь прибывших на пути к нашему безопасному лагерю спали в горных пещерах или под кустом. Родители находились в полубессознательном состоянии, дети истощены, и во всех взглядах сквозило выражение затравленности. Вселившийся в них ужас был даже сильнее горя и боли, а крайняя усталость сопровождалась подозрительностью к новому окружению.
Переходя от семьи к семье, я продолжала раскрывать спеленатые тельца, чтобы остудить перегретых и измученных младенцев. Одного ребенка скручивали судороги, и пожарные быстро перенесли его в грузовик, чтобы отвезти вместе с матерью в госпиталь на холме. У мужчины с огнестрельной раной не могли остановить кровотечение, и его тоже погрузили в тот же грузовик.
Беженцев размещали в огромных палатках, которые на ближайшие несколько дней должны были стать их домом. Они с неохотой входили в темные недра, в тесноту и отсутствие элементарных удобств, где им придется спать бок о бок с совершенно незнакомыми людьми. Мы раздали продуктовые наборы, объяснили правила и требования, запрещавшие разжигать огонь, и попросили пользоваться туалетом, а не справлять естественные надобности в палатке.
Мы оставили беженцев в темноте, отовсюду слышался плач или хныканье детей. Страдания, ужас, горе и отчаяние звучат одинаково на всех языках, а темнота лишь делает эти звуки страшнее.