Когда явились ангелы (сборник)

Кизи Кен Элтон

Кусты ежевики

Голоженские ноги, кусты ежевикиМеня сбили с пути – таковы мои бзики,Хотелось клубнички – прокисла клубника.Спасибо ногам да кустам ежевики.

Молли в Смертном Доле

Молли встретил я в Барстоу в баре,Ее страхи в Седоне я нежно смирил.В Уотерфорде мы были в ударе,А потом я в Глендейле горючку глушил. Ах, Молли, ты жила в Смертном Доле, Ты мертва, боже, Молли, мертва, Где кукушка бежит от койота во ржи, Мой соколик, тебя обняла синева.Молли видела, как я в РиальтоТискал тетку из Трейси, не помня себя,В меня Молли пальнула разок в Пало-Альто,В Солтон-Си сиганула, и я плачу, скорбя О Молли, что жила в Смертном Доле, — Ты мертва, боже, Молли, мертва, Где таится паук

И дрожит бурундук, Щелочную постель твою видно едва.

Полынная Полли

Полынная Полли – бесплодный овраг,Цвет болиголова с утраНе раз вздымала свой драный флаг —Мол, она на расправу скора.Одна пустота – ни друзей, ни дружка,Ни близких, и в сердце черно.И горечь для Полли была сладка,Как сладкое вино.Сладкое вино.Была для Полли горечь сладка,Как сладкое вино.Ей землю отец завещал – не бывалоНа свете тучней земли той,Но Полли не сеяла и не жала,А поливала мечтой.Сено у Полли – ветер на воле,Поднятый вилами в срок.Пшеницу побило грозою у Полли,И не лес, а змеиный клубок.Не лес, а змеиный клубок.Грозою побило пшеницу у Полли,И не лес, а змеиный клубок.Весною соседи, оставив наделы,С топором и советом шли к ней,Но Полли волком на них глядела —Мол, управлюсь без вас, мне видней.Она сама себе голова,Плевать ей на пустомель.Безлетье ей трын-трава, онаСама себе хлеб и хмель.Сама себе хлеб и хмель.Любой недород Полли – трын-трава,Сама себе хлеб и хмель.Настала сушь, и о горькой судьбеПлача, соседи кто сбег, а кто помер.Но Полли всех позвала к себеИ всех накормила – вот это номер.Плуг не касался ее низины,Борона не ласкала поля.Но марципаны и буженинаРосли, где ступала Полли.Там, где ступала Полли.Да, марципаны и буженинаРосли, где ступала Полли.Где ни бродила она, вокругТонул в сочной зелени дол,Под взглядом ее сохлый стебель вдругКорни пускал и цвел.Минула сушь, как минет вчера,И в край несчастливый опятьВернулся дождь, и настала пораСеять и пожинать.Гости ушли, унося на полеТопор, и совет, и плуги…До смерти польку плясала Полли,Ее земли ушли за долги,Земли ушли за долги.Полынная Полли плясала польку,Ее земли ушли за долги.

Коробка конфеток

Старичью ветошь драную перешивала,Муж – калека лежачий да трое ребят:Сестра Лу на углу ательесодержала,А ночами во сне одевала солдат…Боже, дай мне коробку конфетокДа Писанье – и взмоет глас мой,Воссияю луной в тьме ночнойэтих гетто —Озарю этим черным дорогу домой.Восседал за роялем трупак аспиранта —Его доконали морфин и вино.Бутыль холодна и влажнана серванте,И по-прежнему громко стучит метроном…Боже, выдай коробку конфетокДа Писанье – и взмоет глас мой,Освещу маяком я содомэтих гетто —Озарю этим черным дорогу домой.Своей молодости Энни Жвачке так жалко,Что жует она только ботву и шпинат.Небритые ноги и пояс убогий,на свалкеОтысканный сто лет назад…Боже, вышли коробку конфетокДа Писанье – и взмоет глас мой,Загорюсь я, как лампа, ради хламаиз гетто —Укажу этим черным дорогу домой.Кроха Лупе зубрила жаргон феминистокИ усвоила вскоре лесбийский жаргон,Но взбрело под венец, и конецочень близко —Ее муж винодел и к тому же пижон.Боже, только коробку конфетокДа Писанье – и взмоет глас мой,Подпалю я, как факел, баракисих гетто —Погоню этих черных в дорогу домой.Как-то раз Братец Мемфис в Сент-ЛуисеХавал мясо в кафешке и мелочь сшибал,Из кафе убежал на вокзалс резью в пузе,И от трупного яда в Монро дуба дал.Милый Боже, коробку конфетокДа Писанье – и взмоет глас мой,Воссияй же луной в тьме ночнойэтих гетто —зари нам, Всевышний, дорогу домой.

Перевод А. Грызуновой.

Найти доктора Фуна

– Ах да, кстати, – так я обычно начинал расспросы, встречая тех, кому хватало познаний в английском, – не располагаете ли вы сведениями о судьбе или местонахождении вашего прославленного соотечественника, философа доктора Фуна Ю-ланя? [132]

На что обычно получал более или менее один ответ: «Фун Ю-лань – это кто?» – и провоцировал словесное жонглирование у кого-нибудь из моих американских спутников: «Лань – это кто? Косуля – это кто?» – в таком вот духе, – когда они видели, что я отстал допросить очередного гражданина.

132

Фун Ю-лань (или Фэн Юлань, 1895–1990) – китайский философ и историк философии, чья «История китайской философии» немало способствовала возрождению интереса к восточной мысли на Западе.

Это трио – редактор журнала, спортивный фотокор и Блин, китайский юрист, родившийся в Пекине и выросший в Питсбурге, – еще несколько дней назад пришли к общему мнению, что объект моего расследования – в наилучшем случае призрак минувшей китайской славы. А в худшем – одна из россыпи диковин, что доктор Время на потребу зрителю пихает в свои безвкусные интермедии – вроде Кардиффского Великана [133] или Д. Б. Купера [134] . Впрочем, с этими розысками наша поездка отчасти смахивала на «Стэнли-ищет-Ливингстона» [135] , и спутники мои не особо нервничали, когда поиски сбивали меня с пути.

133

Кардиффский Великан – мистификация, в 1869 г. устроенная американским табачником Джорджем Халлом: 10-футовая гипсовая статуя якобы окаменевшего человека, якобы случайно выкопанная на ферме Уильяма Ньюэлла (родственника Халла). Великана показывали публике как подтверждение существования великанов, упомянутых в Книге Бытия; позднее Ф. Т. Барнум демонстрировал его копию у себя в цирке (под видом «настоящего» великана в отличие от «фальшивого» великана Ньюэлла). Эта история легла в основу романа Харви Джейкобса «Американский голиаф» (1996).

134

Д. Б. (Дэн) Купер – человек, в 1971 г. угнавший «Боинг-727», получивший 200 тысяч долларов выкупа и прыгнувший из самолета с парашютом; по официальной версии ФБР, Д. Б. Купер погиб, однако в действительности его подлинная личность и местонахождение неизвестны по сей день, а этот угон остается единственным нераскрытым преступлением такого рода в США.

135

Сэр Генри Мортон Стэнли (Джон Роулендз, 1841–1904) – валлийский журналист, исследователь Африки, искавший там шотландского миссионера и исследователя Дэвида Ливингстона (1813–1873). По легенде, встретив Ливингстона посреди Африки в районе озера Танганьика, где прежде не бывало белых людей, Стэнли осведомился: «Доктор Ливингстон, я полагаю?» – и эта фраза впоследствии стала популярной культурной меткой.

И пустые взгляды китайцев, бывшие мне ответом, тоже не обескураживали меня. Я и сам узнал о пропавшем докторе лишь пару недель тому, по пути из Орегона. Вместо того чтобы полететь в Сан-Франциско и там сесть на «китайский клипер», я решил ехать на машине. У меня завалялись старые номера нашего литературного журнальчика «Плевок в океан» [136] – я надеялся скинуть их, может, кому-нибудь в районе Залива. Целый багажник и заднее сиденье, заваленные этими номерами, если по правде. Мой отяжелевший «мустанг» ныл и приседал под таким весом, и я отчалил из Маунт-Нево за добрых два дня до вылета самолета – мало ли, вдруг этот груз или долгая дорога задержат машинку. Но крытая тряпьем старая кляча пробежала 600 миль шоссе в темноте почти без остановок, точно кобылка в расцвете сил. Когда впереди проступил мутный взмыв Бэйбриджа, до полета оставалось еще полтора дня с лишним, так что я свернул в Беркли и направился к давнему другану, священнику, которого не видал с Алтамонта [137] .

136

«Плевок в океан» (Spit in the Ocean) – самиздатовский журнал Кена Кизи; в период с 1974 по 1981 г. было опубликовано шесть номеров. После смерти Кизи в 2001 г. писатель Эд Макклэнахэн (р. 1932) выпустил финальный, седьмой номер, целиком посвященный Кизи.

137

Фестиваль на шоссе Алтамонт – рок-концерт, организованный рок-группой «Роллинг стоунз» и прошедший 6 декабря 1969 г. в Северной Калифорнии, на шоссе между Трейси и Ливермором. Концерт считается концом эры хиппи, поскольку на нем, в отличие от Вудстокского фестиваля, имели место насилие и несколько смертей.

Отыскать его церковь оказалось сложнее, чем я думал. Нужный переулок и угол я вроде бы нашел, но там стояло не то здание – или же до неузнаваемости изменилась бывшая шерстопрядильня, что так шла потрепанной пастве, которую окормлял мой друг. Унылая бетонная коробка обернулась миленькой церквушкой с ярко-красным кирпичным фасадом. Сетчатые фабричные окна превратились в роскошные витражи, а вместо закопченного дымохода, прежде косо торчавшего на крыше, в утреннем солнце сиял медный шпиль. Я не верил, что приехал по адресу, пока не заглянул на зады: пастор обитал в жалкой развалюхе – в том же крытом жестью гараже, что и пять лет назад.

Дверь, по косякам заросшая лианами, была приоткрыта, и я вошел. Когда уставшие глаза приспособились к бардачному серому сумраку, я увидел водяную постель на возвышении, а на ней совершенно голого священника – он крепко спал. На гигантском пластиковом пузыре творился тот же бардак, что и вокруг, – Саргассово море мусора, а мой друг мирно дрейфовал среди прочих обломков. Я хлопнул по серому пластику, где было посвободнее, и с побережья на побережье разбежалась зыбь. Из глубин бородатого лица всплыло сознание. Наконец священник приподнялся, шатко опираясь на локоть, отчего вокруг закачались книги, бутылки, пивные банки, коробки из-под пиццы и карты таро, и сощурился. После тяжкой ночи глаза его были краснее, чем у меня после долгого перегона. Выдержав паузу, он пробурчал «Привет», потом снова рухнул на постель и рукавом водолазки прикрыл лоб. Я подтянул к себе ближайший ящик из-под апельсинов, сел и приступил к отчету об орегонских сплетнях. Все мои новости порождали в нем лишь ворчание время от времени, пока я не упомянул, как очутился в Беркли. Будто сейсмическая волна подняла его и усадила на постели.

– Куда-куда едешь? Про что писать?

– В Пекин. Про Китайский закрытый марафон.

– В Китай? Ну ни фига себе, чувак, так ты можешь выяснить, что стало с Фун Ю-ланем!

– С кем?

– С доктором Фун Ю-ланем! – закричал священник – С учителем Фун Ю-ланем! Это всего лишь один из самых влиятельных философов нашей матушки-земли на сегодняшний день! Был, во всяком случае…

Он подождал, пока уляжется ударная волна, затем кролем погреб к берегу.

– Я не преувеличиваю. Лет двадцать пять назад Фун считался ярчайшим светилом на небосклоне восточной философии, полвека был путеводной звездой для странствующего панфеноменалиста! А потом вдруг однажды – тютю – и ничего. Ни тусклейшего отблеска. Все следы стерла и похоронила черная туча под названием «культурная революция».

Я сказал, что главным образом мне поручено рассказывать о живых соревнованиях, а не доказывать существование какой-то захороненной окаменелости.

– Во всяком случае, так считают обувные производители, владельцы этого спортивного журнала, который посылает меня в Китай. Я уж лучше займусь их делами. Это ведь они, так сказать, чеки подписывают.