Когда закончится война
Шрифт:
Да, это та самая изба. Я хорошо запомнил эту стену, пока сидел в ту ночь под окнами, подслушивая разговор Генки с фашистами. Обхожу дом вокруг и нахожу сбоку приличную кучу сена. Ощупываю его пальцами и остаюсь доволен осмотром. Сено сухое. Гореть будет хорошо. Раскладываю его покучнее у самой стены. И без тени колебания чиркаю спичкой.
Искры взлетают вверх. А языки пламени уже вовсю облизывают деревянную стену дома. Я стою чуть поодаль, сжимая в ладони маленький спичечный коробок. Мое лицо горит не хуже, чем немецкое пристанище.
Правду говорят, что на огонь можно смотреть вечно. Особенно если в этом огне сгорает твое прошлое. Мне даже кажется, что в этих беснующихся языках пламени я различаю их лица. Я словно вижу в огне и мать, и отца. Всех, кого я любил и потерял.
А потом оцепенение проходит. И среди вялых, полумертвых мыслей проскальзывает одна ясная. Только теперь я осознаю, что вместе с этим домом сгорит и вся Листеневка целиком. Ну и пусть. Все равно сюда уже некому возвращаться.
Вспоминаю свой первый разговор с Катей на следующий день после ее появления. Помню, что она тогда рассказывала что-то про будущее и детский лагерь на этом самом месте. Я тогда спросил у нее, куда же делась Листеневка... А потом сам уничтожил ее.
Мою голову посещает неожиданная мысль: 'А, может, мне тоже просто взять и шагнуть в огонь?' Как зачарованный гляжу на все, что осталось от дома, уже целиком объятого пламенем. Огонь жадно пожирает все, что попадается ему на пути: покосившийся забор, старый сарай, молодые деревья в заросшем палисаднике. Вот он уже и добрался до крыши.'
Шестнадцатая глава
Замираю и прислушиваюсь. Где-то надо мной хрустнула ветка. Наверно, какая-то птица испугалась и улетела. И потом тишина...
Прислушиваюсь, пытаясь различить в этой давящей на уши тишине хоть какие-нибудь звуки. Но до меня доносятся лишь отголоски далекой перестрелки.
Внутри все сворачивается в узел от страха. Лихорадочно пытаюсь угадать, что же случилось. По ощущениям выстрел прогремел всего в нескольких шагах от меня. А вдруг, это убили Тихона?
Поддавшись какому-то необъяснимому порыву, поднимаюсь на ноги и осторожно иду в сторону звука. Страх будто бы парализует меня, и от этого подкашиваются ноги. Я очень боюсь увидеть там Тихона...
Слышу какой-то шорох и замираю на месте. Выглядываю из-за дерева, и мой взгляд тут же натыкается на мужчину в немецкой форме. Со своего места я не могу понять, кто это: фашист или партизан. Ведь форма и у тех, и у других одинаковая. Партизаны хотели смешаться с врагами, и у них это отлично получилось. Только вот они одного не рассчитали. Теперь намного сложнее отличить своих от врагов...
Подхожу ближе. Случайно наступаю на сухую ветку, и она с хрустом ломается под моей ногой. Мужчина поднимает голову, и я вижу то самое, такое знакомое мне лицо. Это тот партизан, что говорил с Тихоном.
Осмелев, подхожу ближе и падаю перед ним на колени.
– Идти сможете?..
Партизан отрицательно
В испуге замираю и прикладываю ладонь к губам. Что же теперь делать? Как ему помочь?
– Все-таки попробуйте, - настойчиво произношу я, аккуратно придерживая его за руку. Мужчина пытается встать, но тут же снова падает на землю.
– А-а, я узнал тебя, - партизан улыбается, обнажая ряд белоснежных зубов.
– Ты, подруга, не возись со мной, все равно ничего путного не выйдет.
Смотрю на это обмякшее тело, и понимаю, что я действительно ничего не смогу сделать. А где-то совсем рядом пальба, и я легко могу попасть под пулю... Но я все-таки не могу бросить его здесь одного и убежать. Это подло. Тем более, только что я так же бросила Тихона. Убежала без оглядки, и даже не стала дожидаться его...
– Раз вы не можете встать, я вас так дотащу, - уверенно говорю я, убеждая скорее себя, чем его.
Мужчина улыбается, глядя как я стягиваю с себя куртку и расстилаю ее на земле.
– Вот сюда лягте, я вас за рукава по земле дотащу...
– Эх, подруга, да ты боец, - словно даже усмехается мужчина, но не предпринимает никаких действий.
– Ну же, - тороплю я его, оглядываясь назад, туда, откуда доносятся звуки битвы.
– Скорее...
– Нет.
В недоумении смотрю на его лицо, которое уже слегка посинело. Или это игра света? Мужчина закрывает глаза и откидывает голову назад. Его дыхание частое и прерывистое, как при лихорадке.
Мне вдруг становится страшно, что он умрет. Умрет на моих глазах...
– Давайте, осторожнее только. Мне главное вас до Листеневки дотащить, а там я найду Лилю... Вы знаете, Лиля такая добрая, она вас обязательно на ноги поставит. Мне бы только вас дотащить...
Имя Лили произвело на партизана непередаваемое впечатление. Он открыл глаза и смотрит теперь на меня жадно, с каким-то странным блеском внутри зрачков.
– Лиля? Лилька моя?..
– Да, да, Лиля... Помогите мне...
Осторожно подталкиваю мужчину, пытаясь уложить его на куртку. Руки дрожат и не слушаются меня, и сердце бьется сильнее обычного.
Кидаю взгляд на раненого и понимаю, что все совсем плохо. Его лицо приняло какой-то синюшный оттенок, но лоб такой горячий, что хоть яичницу жарь.
Наверно, рану надо чем-то перевязать. Оглядываюсь вокруг в поисках чего-нибудь подходящего, но не нахожу ничего. Тогда я меняю решение и подбираю с земли куртку, на которую мне так и не удалось уложить партизана. Сворачиваю ее вдвое и наклоняюсь к мужчине.
Перевязать рану оказалось сложнее, чем я предполагала. Куртка постоянно развязывалась, а кровь никак не хотела останавливаться. Гимнастерка мужчины все сильнее пропитывалась этой густой темной жидкостью. И на языке от этого запаха чувствовался вкус ржавчины.