Когда засмеется сфинкс
Шрифт:
Пораженный обыватель был потрясен и шокирован. Конфуз разразился небывалый. Стало ясным — те, кто предстал перед лицом Фемиды, — жалкие марионетки, нитки, которые приводили их в действие, держали несколько крупнейших воротил химических концернов. Не последнее место в этой истории занимала фирма «Дик Робинсон». Дело получило настолько широкую огласку, что замять его было невозможно. Правда, удар несколько самортизировали. Майк-череп и его «коллеги» избежали казни и получили по году тюрьмы. Изворотливые крючкотворы-адвокаты ухитрились отвести острие меча возмездия от концерна химиков, направив его на второстепенные филиалы.
Казалось, все стало на свои места.
Но впечатление было обманчивым. Едва немного затихли и улеглись страсти, а оппозиция, получив свою долю, вошла в альянс со стоящими у кормила и уже не нуждалась ни в каких козырях, так как имела то, что хотела, началось «укрощение строптивых». Грегу, припомнив выступление в прессе, предъявили обвинения в нарушении полицейской присяги, разглашении служебной тайны и получении крупной взятки. По существующим законам ему грозило десятилетнее тюремное заключение. Не забыли и то, что когда-то он состоял в банде. Трудно сказать, каким бы путем развивались события дальше, если бы не Кребс.
Сколько выпало на его долю хлопот, нервотрепок, беганья по инстанциям и унижения, чтобы помочь протеже.
Львиную часть вины он взял на себя. В самых высоких инстанциях ему объяснили, что не хотят крови, а также намекнули: делают это, учитывая преданную службу и то, что он отец солдата, геройски погибшего за родину.
Грега уволили из полиции, а Кребса понизили в должности на две ступени, и он снова превратился в инспектора.
За последние три года Фрэнк так привык ходить по улицам определенными маршрутами, всегда с четкой целью, что сейчас, оглядевшись по сторонам, понял: своего города он почти не знал. Мимо озабоченно сновали прохожие. У афишной тумбы сидел старик в рваном свитере и лягушачьего цвета шляпе, в темных очках и делал вид, что продает ракушки — просить милостыню запрещено.
На углу молодой, но бородатый человек в белом балахоне, подпоясанном веревкой, босиком, призывал обывателей вступать в секту новоявленных истинных слуг Христа. За вынесенным на тротуар столиком кафе две раскрашенные старухи в париках цвета платины и с болонками на коленях обменивались какими-то своими впечатлениями. Прислонившись к решетке сквера, сопели и тискали друг друга непонятные существа — то ли две девушки, то ли два юноши.
Пахло бензином, остывающим асфальтом и пылью.
Грег долго бездумно слонялся по городу без денег, с волчьим билетом, запрещавшим занимать любую должность в государственном аппарате, и поздно вечером, обессиленный и измотанный, прибрел к Кребсу.
Джон — в вельветовой куртке, пижамных брюках и шлепанцах — открыл дверь, приложил палец к губам — малыш и жена спят, — провел в маленькую комнату, где когда-то Фрэнк жил со Стивом, а теперь был кабинет отца. Там все изменилось. Убрали кровати, остались лишь шкаф с книгами, письменный стол, два старых, вечно скрипящих, словно вот-вот развалятся, кресла, модель каравеллы Колумба, сделанная Стивом, и его увеличенный с фотографии портрет.
Они молча сидели друг против друга. Кребс осунулся и постарел. Подперев ладонями щеки, он с тоской и сочувствием смотрел на Фрэнка. Наконец опустил руки и, глубоко вздохнув, произнес:
— Ну и чего ты добился? Получил огромное моральное удовлетворение, доказав, что истина тебе дороже? А какой ценой? Во имя чего? Во имя рецидивиста Майка. Обелил одних, чтобы очернить других, таких же оголтелых негодяев.
Фрэнк не возражал, с недавних пор его грызли сомнения, правильно ли он поступил, предав гласности попавшие к нему материалы, да и что он мог возразить, еще не искушенный в подобных делах человек.
— Что собираешься делать? На твоей карьере можно смело ставить фломастером жирный черный крест. В назидание другим тебя проучили. Я бы сказал, даже очень жестоко. А ведь ты способный и талантливый детектив, говорю тебе это с полной откровенностью.
— Сейчас разговор не обо мне. — Фрэнк поднял глаза на Кребса. — Я не предполагал, что эта история так отразится на вас, которому я обязан всем и даже тем, хотя вы этого и не понимаете, что поступил так, как мне подсказывала совесть.
— Опять изначальный разговор о совести в бессовестном мире, — махнул ладонью Кребс.
— Вы учили меня быть честным, отсюда все начала. Пройти мимо несправедливости, даже по отношению к уголовникам, я не мог, это противоречило моим принципам, закон должен быть одинаков для всех, так я предполагал, но теперь вижу, что ошибся.
— Получается, что я же еще и виноват в наших бедах? — насупился Кребс. — Здорово, нечего сказать.
— Вы ни в чем не виноваты вообще. Вас просто наказали вместо меня, дабы потрафить тем, кого сначала обидела оппозиция. Чтобы впредь разной мелкой сошке неповадно было особенно зарываться. Простите меня, пожалуйста, может быть, действительно не стоило ворошить всего этого, но я был убежден, глубоко убежден: мы соблюдаем закон и охраняем общество от преступников.
— Несомненно. Мы чтим закон и ловим преступников — это наш долг. Что с ними произойдет дальше — нас не касается. Задача полиции — обнаружить нарушителя закона, задержать его, передать правосудию.
— Извините, но я не могу согласиться с вами, хотя вы мой учитель и всем хорошим я обязан вам.
— Так с чем же ты не согласен? — прищурился Кребс.
— Вы слишком узко понимаете задачи полиции. Получается — мы боремся не с преступностью, а с преступниками?
— Конечно. Чего же здесь не понимать, именно с ними.
— Но это равнозначно, если бы врачи боролись не с болезнью, а с самим больным, то есть с тем, на чью сторону и должен становиться медик, выполняя свой милосердный долг.
— Интересно. Продолжай. — Он подпер рукой шишковатый лоб.
— Допустим, несмышленый парень украл кусок хлеба. Он нарушил закон — воровать нельзя, еще с пеленок внушают — это нехорошо. А что ему делать, если он, как любой белковый организм, должен питаться, чтобы жить? Я не говорю — он ограбил банк. Нет. Он взял несчастную засохшую булку, дабы утолить голод. И что происходит?
Мы его хватаем и препровождаем в суд, там бедолага получает год и отправляется за решетку, где и вершится его начальное обучение уголовщине. Мы выполнили свои обязанности. А парень? Отсидев, он украдет опять, ибо не может питаться воздухом и ночевать, свернувшись клубочком, в кабинках общественных туалетов.