Когда засмеется сфинкс

Подколзин Игорь Васильевич

Грег поднес ладони ко рту, подышал на них, нервно потряс головой, взял в одну руку чашку, а в другую рюмку и вылил коньяк в кофе.

После первых же глотков словно теплая волна прокатилась по телу. Фрэнк постоял, допил кофе, бросил на подносик деньги и направился по галерее в конец коридора. Там находился небольшой квадратный зал. На полу толстый пушистый ковер, по углам низенькие широкие кресла, рядом с которыми пепельницы — круглые блестящие шары на тонких металлических ножках. В зал выходили три двери с нарисованными вверху единицей, десяткой и двадцаткой, что означало цену одной фишки: доллар, десять или двадцать. Он отодвинул портьеру первой двери.

Комната вытягивалась узким прямоугольником, стены окрашены в бархатно-черный

цвет. Свет из расположенной низко лампы падал только на стол, и создавалось странное впечатление, что стен вообще не существует. Вокруг массивного, темного дуба стола с зеленым сукном сверху, расчерченным на квадраты с цифрами, толпились несколько человек. У дальнего конца находилась рулетка — сооружение из целой системы концентрических кругов, делений и вырезов, как на большом зубчатом колесе. В центре колеса привод шарика — два перпендикулярных рычага с блестящими головками. Крупье, высокая стройная женщина, скорее молодая, чем средних лет, в длинном, до самого пола, черном панбархатном платье с глухим воротом, с очень белым неподвижным лицом, на котором выделялись большие темные, обведенные синевой глаза, прикрытые длинными, несомненно наклеенными ресницами, тонкой рукой, затянутой до локтя в перчатку, собиралась повернуть рычаг.

Фрэнк вынул две фишки, которые он обменял на доллары у сидевшего у входа за столиком огромного щекастого детины с маленькими, близко посаженными глазками, и положил одну на синий квадрат, другую — на красный. Ресницы крупье чуть дрогнули, вскинулись вверх, блеснули глаза, по тотчас погасли, и она дернула рукой рычаг.

Блестящий шарик вылетел из гнезда в центре и быстро, слившись в сплошную дугу, помчался по кругу. Началась игра. Женщину удивила нелепость ставки Грега. Ведь шарик обязательно упадет или на синее, или на красное, что означает: всегда быть при своих — выиграв на синем один к одному, он столько же потеряет на красном, то есть, поставив два доллара, игрок в любом случае получит их, ни больше и ни меньше, обратно.

Он никогда не увлекался рулеткой, хоть и прекрасно знал правила. Грег вообще презирал любые азартные игры на деньги: автоматы, лотереи, считал — все это создано для разжигания в человеке низменных чувств: зависти к удачливому игроку, презрения к проигравшему, стремления к легкой наживе.

Шарик замедлил бег и провалился в синюю ямку с цифрой 12. Стоящие вокруг зашевелились, кто-то досадливо вполголоса выругался. Женщина длинной лопаточкой, напоминающей маленькие грабли, но без зубьев на гладкой перекладине сгребла круглые оранжевые фишки и две из них пододвинула к Грегу. Пауза длилась всего минуту, затем раздался ровный голос: «Делайте ваши ставки, господа».

Грег положил обе фишки на «зеро». Это тоже было неразумно, ибо на «зеро» опытные завсегдатаи чаще всего ставят одну, но на него не обратили внимания — каждый играет как хочет.

Фрэнк подумал: «Посмотрим, что бы произошло, если бы я поставил на эту цифру кредитку, лежащую в боковом кармане».

Завертелся, заскользил шарик. Обежав несколько кругов, он юркнул в квадратик с цифрой 8.

Если бы он упал в «зеро», Грег получил бы в тридцать три раза больше — высшая ставка, а если бы выложил свою тысячу сейчас, то напрочь бы ее лишился.

Фрэнк еще раз взглянул на женщину, которая пододвинула к себе и уложила в изящные деревянные ящички фишки, повернулся и направился к выходу.

«Делать здесь нечего. Пусть облапошивают других простачков, — думал он. — Прямо идиотизм: какому-то кусочку железа доверять свою судьбу. С исступлением, затаив дыхание, следить за его движением, как, наверное, не наблюдают за летящим по орбите спутником, надеясь, что вот этот-то шарик и принесет им за здорово живешь состояние, пусть он вертится и работает, а они опустят в карман деньги. Глупость. Дремучая, безнадежная глупость. Нелепо было бы думать, что владелец держит рулетку, дабы чем-то заполнить досуг людей или из альтруистических соображений облагодетельствовать

их выигрышем. Дела, как видно, идут хорошо, хозяин не скупится на различные заманчивые, бьющие на эмоции простаков эффекты. На этой, и внешностью и манерами похожей на аристократку, бабенке с лицом сфинкса бриллиантовое колье стоимостью минимум в три тысячи, если не больше. Оно, конечно, не принадлежит ей, как и платье и прочая бутафория, а входит непременной экипировкой, но все же. Можно представить, как к пяти утра, она, сдав выручку и драгоценности, сбросит с себя это шикарное одеяние, смоет грим, разогнет затекшую спину и походкой ревматика поплетется на какую-нибудь дешевую мансарду или чердак, где сидит безработный муж и дети. Принцесса превратится в Золушку. Но, как известно, последнюю за страдания впереди ожидает лучезарное счастье, эту скорее всего артрит от неподвижного стояния или туберкулез от пропахшего дымом воздуха».

Грег сбежал по лестнице, схватил плащ, сунул в ладонь швейцару мелочь и выскочил на улицу.

Глава IV

Детективное бюро «Гуппи»

— Тэк-с, тэк-с, тэ-эк-с. — Пожилой господин постучал тупым концом толстого красного карандаша по мраморной подставке. На ней сидел, поджав по-турецки ноги, бронзовый голопузый божок-уродец с четырьмя руками. Ладонью одной он закрывал глаза, указательные пальцы двух других вставлены в уши, четвертая наглухо запечатывала рот.

— Значит, вы хотите работать у меня. — Не дождавшись ответа, он снова пробубнил: — Тэк-с, тэк-с, тэк-с.

Эдуарду Бартлету, владельцу детективного бюро «Гуппи», давно перевалило за шестьдесят. Контору частного сыска он унаследовал от отца, юриста по образованию и опытного дельца по натуре, который начинал карьеру незаметным полицейским клерком.

Бартлет брался за самые, казалось бы, безнадежные и запутанные дела, с поразительной настойчивостью и талантом, виток за витком, разматывал замысловатые и хитроумные интриги, никогда не бросал начатого и, разумеется, взимал со своих заказчиков баснословные гонорары. Этот небольшого роста, кругленький, совершенно лысый человек с короткими, полными ручками и ножками, с узкими, заплывшими жирком, но удивительно проницательными карими глазами, с румяными щечками в склеротических жилках, одетый всегда в безукоризненно сшитый двубортный, слегка старомодного покроя костюм, очень тонко разбирался в психологии людей, их поступках и стремлениях.

Сейчас он сидел и, подперев щеку пухлой ладошкой, прищурившись, смотрел на Грега — вчера о нем позвонил старый приятель Кребс — и думал, как бы сделать так, чтобы взять его на службу, но при этом не показать своего удовлетворения. Он давно и внимательно наблюдал за карьерой этого симпатичного молодого человека, что, кстати, делал всегда, подыскивая себе помощника, и твердо решил: рано или поздно Грег, которому, несомненно, в полиции не место — он это чувствовал, — будет работать у него. И вот, извольте видеть, все получилось так, как он, Бартлет, предвидел, и даже лучше.

Молчание затягивалось. Казалось, уже хватит, сейчас порвется какая-то тонюсенькая ниточка и кто-то один не выдержит: или клиент уйдет, или начнется обычная процедура обхаживания. Но с Бартлетом этого никогда не случалось, он выжидал с точностью до секунды.

Пора.

Владелец конторы почесал ногтем мизинца переносицу, вскинул глаза к потолку, будто пытаясь что-то вспомнить, затем опустил их и безразличным тоном произнес:

— Я беру вас. Подробности у мисс О'Нейли, моей, вашей и, вообще, нашей единственной секретарши. Очень способной особы, которая, кстати, мне думается, прекрасно знает, чего хочет, что весьма похвально в наше беспокойное время. Но это юное создание себе на уме. Оплата обычная — пять процентов. Никаких контрактов в первый год я не заключаю — это мой стиль, если человек мне понравился, он может быть абсолютно спокоен за свое будущее, если нет, — Бартлет развел руками, — то, извините, нет. Вас устраивает?