Когда завтра настанет вновь
Шрифт:
— Безлюдный перекрёсток, на котором ночью гарантированно не появятся посторонние. И желательно, чтобы рядом росла таволга.
— Сложная задача. — Питер и правда всерьёз призадумался, но в глазах его искорками загорелся азарт. — Что ж, желание моей прекрасной дамы — закон.
После посещения ещё двух лавок в бумажном пакете наконец набрались все пятнадцать компонентов, и спустя полчаса урбанистический пейзаж сменили окружающие город зелёные луга. Питер уверенно свернул с шоссе на какую-то просёлочную дорогу, уводящую прочь от моря; пару раз ему приходилось сигналить, сгоняя
— Ближайший посёлок в пятнадцати километрах отсюда. Поблизости разве что овчарни. Не думаю, что в праздничную ночь сюда кого-то понесёт, — сказал Питер, когда мы вышли из мобиля. — Пойдёт?
— Идеально. Сколько нам досюда ехать?
— Теперь, когда я знаю дорогу — около часа.
— Значит, в десять нужно будет тронуться. — Я огляделась, невольно любуясь красотами вида. Впереди зеленел лес, позади расстилались золотые поля, желтевшие маленькими солнышками цветков девясила; вокруг было так тихо, что мне казалось, будто я различаю шелест дубов и грабов, шепчущихся вдалеке. — Возвращаемся домой?
— Тебе нужно подготовиться?
— Да нет. Основная подготовка пройдёт уже здесь, непосредственно перед ритуалом.
— Тогда зачем ехать домой? Лугнасад, как-никак. — Питер взял меня за руку, и запястье вдруг отяжелил посторонний предмет. — Можно и отметить.
Я опустила взгляд.
Мою руку украшал черничный браслет. Стеклянные ягоды, потрясающе реалистичные, и ювелирной работы листочки из рыжей меди.
— А нарушать традиции нехорошо, — после долгой паузы заметила я. — Ему положено быть из свежих ягод.
Хотя от кого я пытаюсь скрыться за насмешливой маской? Он всё равно разглядит и моё смущение, и мою радость.
— Традиции, конечно, стоит уважать, — Питер пощекотал кончиком пальца мой подбородок, заставляя вскинуть голову, — но я подумал, что лучше подарить тебе нечто более… долговечное.
Взял моё лицо в ладони, склонил голову — и погладил губами мои губы. Коротко, тепло и очень нежно, заставляя поверить в то, что вчерашнее и утреннее не было сном.
Никак не могу поверить. Всё кажется миражом, эфемерным сладким обманом — и одновременно настолько… правильным, что дух захватывает.
— Ты же знаешь, — когда Питер отстранился, выдохнула я, — никакого «отметить». Мы не можем подвергать опасности…
— Мы и не будем. Обещаю. Но ты не лишишься праздника. — Он потянул меня обратно к мобилю. — Ты мне веришь?
Конечно, верю. Сама не знаю, почему, но безоговорочно.
И мне не нужно отвечать или кивать — он и так это знает.
Когда мы вернулись в город, небо уже сияло закатным золотом. Мы проехали дом Питера и спустились по центральной улице почти к самой набережной, когда наконец свернули в один из переулков, остановившись в его конце, упершись в высокий кованый забор.
— Где это мы? — спросила я, когда мы припарковались.
— Старая смотровая башня. Сейчас её уже не используют, охраняют, как культурно-исторический объект, — сказал Питер, прежде чем выйти из мобиля. — Подожди здесь, ладно? Я за местами на первый ряд балкона.
Загадочная фраза заставила меня недоумённо выглянуть в окно. За кованым забором и правда высилась восьмигранная башня из золотистого камня, словно оставшаяся от разрушенного средневекового замка, тянувшая высокий шпиль к закатному небу. Я проследила, как Питер беззаботно подходит к чугунным воротам, украшенным затейливыми завитушками, и жизнерадостно машет рукой стражнику, при его приближении вынырнувшему из будочки рядом со входом. Следом, приникнув к самым прутьям, перебрасывается с мужчиной в форме несколькими словами.
Десятью секундами позже стражник отпер калитку и, вручив Питеру связку ключей, с довольным видом поспешил по направлению к набережной.
— И что ты с ним сделал? — спросила я, когда Питер, отворив мою дверцу, галантно подал мне руку.
— Подарил человеку час заслуженного отдыха. Сказал, чтобы шёл и веселился, а сюда возвращался к половине десятого. — Дождавшись, пока я выйду, Питер щёлкнул кнопкой сигнализации, закрывая мобиль. — Вообще башня открыта для посещений, но не в праздник.
Калитку за собой мы заперли, как и дверь башни. Взявшись за руки, переплетя пальцы, поднялись по почти бесконечной винтовой лестнице — довольно пошарпанной, надо сказать: внутри башня впечатляла не так, как снаружи. Зато когда мы вышли на смотровую площадку, огороженную чугунным кованым парапетом, и морской ветер бросил волосы мне в лицо, я поняла, почему Питер говорил о первом ряде балкона.
Прямо под нашими ногами расстилалась та площадь, которую я уже видела днём. С фонтаном, музыкантами и запалёнными кострами. Справа коралловое солнце медленно погружалось в пастельное море — а прямо передо мной пестрели кубики домов, остроконечные крыши храмов, сверкающие цепочки фонарей, тянущихся через весь город…
— Пожалуй, так даже лучше, чем толпиться там, внизу, — заметил Питер невозмутимо.
Отсюда Ахорк казался картинкой из книги сказок, произведением кукольных дел мастера, залитым лучами сливового заката. Мой личный маленький праздник.
Хотя не только мой.
Почти перегнувшись через парапет, я смотрела, как люди внизу танцуют вокруг рыжих огней в два человеческих роста. Шелест сиреневого моря не был слышен за музыкой, взмывавшей к нам вместе с солёной прохладой свежего ветра, и музыка эта оказалась знакомой.
— А, твой любимый Марк Шейдон. — Питер, отступив на шаг, с поклоном подал мне руку. — Не соизволит ли моя прекрасная дама осчастливить своего бедного рыцаря танцем?
Улыбнувшись, я вложила ладонь в его пальцы, слушая, как далёкая музыка поёт в ритме медленного вальса, чувствуя, как ветер ласкает разгорячённую кожу. Черничный браслет тихонько звенит при движениях, когда Питер привлекает меня к себе — одна рука сжимает мои пальцы, другая лежит на талии. Под ногами гладкий мраморный пол, и мы танцуем, в медленном кружении скользя над площадью, над городом, над миром…