Когната

Сальников Алексей Викторович

За ужином Костя обнаружил, что ему сварили овсяную кашу. Поскольку, находясь с драконами, он пока питался одним только мясом в разных его видах, скромничать не стал. При виде того, как Костя орудует ложкой, не смолчал и рыцарь-дракон, который притащил его на драконью территорию.

— Какая мерзость есть, — сказал он. — Это что есть? Вареный лошадиный корм есть?

За столом, как понял Костя, собралось все драконье семейство. Дочь, сын, отец. Не было только матери, зато слуги ошивались возле стен, что-то там подкладывали в тарелки сидящим за столом, отчего условный кусок хлеба слегка застревал у Кости в горле.

— Привыкай, — сказал старший дракон младшему. — Это каша есть. Я, когда в твоем возрасте был, в человеческом плену очень много каши съел. И я тебе попробовать советую. Вероятность имеется, что тебе раньше, чем ты думаешь, ее попробовать придется. Хотя,

я о чем это говорю? Какая речь о плене быть может? Ты же из армии изгнан. Повод у дуэли какой был? Или это секрет есть?

Младший дракон посмотрел на Костю, будто тот мог разболтать, что за перепалка случилась у этого дракона с другим рыцарем над обгорелыми телами Костиных бабушки и дедушки.

— Все просто есть, — вызывающе ответил молодой дракон старому. — Мне его поганая рожа и шутки не понравились. Пускай он теперь продырявленный ходит и о длине своего языка побольше думает. Это ему вовсе не повредит.

— Значит, ты свою честь защитил, — откликнулся старый дракон саркастически и насмешливо. — Какой ты молодец есть!

— Я ее дважды защитил, — лениво заметил молодой дракон. — Когда я на дуэли Кардууса порезал и когда я из армии оказался изгнан. Наша семья полудохлому императору служить не должна.

— О! — воскликнул старый дракон слегка устало. — Так мы по материнской дорожке пошли? Надо ли мне тебе, чем все это закончилось, напоминать?

— Ты ничего говорить и напоминать не должен, — сказал молодой дракон с вызовом. — Ты сам живым напоминанием того, что любой дракон смерть выбрать обязан, чем существование длить, являешься.

— Эти слова и идеи справедливы и оригинальны были бы, — горько улыбнулся старый дракон, — если бы я, откуда ты их нахватался, не знал бы.

— Я откуда же их нахватался? Мне услышать интересно, — сильнее оживился молодой дракон.

— Ты от Фумуса этого наслушался.

Волитара вскочила, но старый дракон хлопнул по столу и спокойно приказал:

— Сидеть.

И девушка-дракон брякнулась обратно на стул. Костя не знал до этого, краснеют драконы или нет. А тут узнал, что да, краснеют.

— Ты наслушался и на войну снарядился, да что это не твое есть, вовремя понял. Ты наслушалась, и, что он после войны женится, поверила, и на расторжение помолвки безропотно согласилась. И вы его слушать продолжаете. Вы во все его слова про освежение крови верите, речам про то, каким настоящий дракон быть должен, внимаете. А истинность драконья, если ее, как он понимает, только через долгие полеты и дыхание огнем рассматривать, как и много лет назад, в том же самом заключена. Она всего лишь в диете состоит. Если ты конину, дичь, человечину, драконье мясо, прости господи, ешь, то ты и летаешь, и огнем дышишь. А если ты есть это прекращаешь, то и летать, и дышать огнем перестаешь. Секрета тут не имеется. Как столь сложная сословная система, как у нас, со всеми этими правилами, дуэлями, наследованием на таком пустом месте возникла, я ума не приложу. Но нынешний господин, который государя императора за горло держит и молодежи вроде Фумуса в уши яд льет, еще более все усложнил, так что многие от собственной тени шарахаются, в собственной драконьей сущности сомневаются. Это просто глупо. «Ты, насколько полезен империи, настолько дракон есть!» Так ведь? Хорошо, что драконы и люди общих детей иметь не могут. Этим гибридам ой как несладко, когда бы мы в очередной раз схлестнулись друг с другом, пришлось бы. Кто-нибудь вроде нынешних соглядатаев выяснять стал бы, сколько процентов драконьей и человеческой крови внутри организма вообще право на существование дают. Ты только слегка человек есть, как анализы показывают, — тогда живи. А если пятьдесят на пятьдесят есть, — господин такой-то, извините, не обессудьте, к стенке становитесь.

Старый дракон помолчал, отдышался и добавил с печалью:

— Я только одного не пойму. Я же вас совсем по-другому воспитывал. Где вы этой избранности драконьей расы нахватались? Как вы Фумуса пересказанными идеями прониклись?

— Папа, ты болтаешь, — сказал молодой дракон, — а он делает.

— А результат какой есть? — устало спросил старый дракон. — Он за это время что сделал? Он почем зря людей и драконов поубивал. Он по традиции себе оруженосца из людей, какую-то несчастную девочку, завел. Ты людей поубивал, ты дракона едва не убил. Ты человеческого ребенка сюда притащил, твоя сестра оруженосца из людей завела. Результат такой получился. Я так вижу. Если эти итоги тебя восхищают и радуют, то мне тебя жаль есть.

— Мы хотя бы это сделали, а что ты делаешь? — поинтересовался дракон-сын.

— Я тайной полиции не попасться пытаюсь, — едва улыбнувшись, ответил отец.

— Ты, чтобы это успешно получилось, хотя бы в присутствии посторонних перестать делиться своими мыслями должен, — тоже не скрывая улыбки, посоветовал молодой дракон и слегка шевельнул головой, намекая на окружающих слуг.

— Мне, в таком случае, несколько лет молчать придется. Я так не могу.

Как позже Костя узнал от Волитары, ее отец симпатизировал коммунистам. Вообще он был дипломатом и редко появлялся дома, хотя дипломатии между людьми и драконами после начала войны почти пришел конец и работать ему по основному виду деятельности вроде бы было не над чем. Он не делился с детьми, чем занимается. Насколько понял Костя, отец Волитары пытался убедить чиновников империи смягчить жестокость по отношению к военнопленным или хотя бы прекратить их уничтожение. Положение в обществе, которое отчасти одобряло причуды аристократии, позволяло ему вольнодумство до поры до времени. Драконы попроще, позволившие себе высказывать коммунистические лозунги, еще до войны отправились кто в психушки, кто в концлагеря, а кто в психушки, а затем уже в концлагеря.

— Но ты ведь тоже большевик есть, — сказала Константину Волитара в одном из первых разговоров. — Все люди большевики есть. Вы за то, чтобы все машины покрашены в красный цвет были, в каждой комнате портрет Ленина находился, а всех детей отнимать у родителей нужно и в военные училища отдавать. И чтобы от вашей тайной полиции секретов не было, шторы во всех комнатах убраны должны быть. И все каждое утро гимн страны исполнять должны, а кто не исполняет, тот в тюрьму отправляется.

Вроде бы не до шуток было, а Костя засмеялся над тем, с какой уверенностью она произносила это, однако переубеждать не стал, потому что как-то угадал, что бесполезно. Только отец молодых драконов в полной мере считал его разумным существом. Для остальных он был чем-то вроде собаки, только говорящей. Даже не собакой считали, а щенком, что ли. Каким-нибудь золотистым ретривером. Волитаре он был интересен только тем, что мог превратиться в дракона при ее правильном воспитании. Она не стеснялась его настолько, насколько не испытывала неловкости при служанке. Могла выйти из душа и спокойно ошиваться в комнате голая как ни в чем не бывало, и это было неловко до такой степени, что Костя начинал разглядывать узоры на ковре.

Так же неловко было Косте, когда он увидел, как Волитара рыдает.

Это случилось спустя несколько месяцев жизни Кости в драконьем доме, когда там узнали, что отца молодых драконов все же арестовали и расстреляли или сожгли, словом, убили за его убеждения. Косте даже захотелось попытаться утешить Волитару, да что там, он и брату ее едва не сказал, что их отец был хорошим драконом, когда увидел его пустые от горя глаза. Косте помешало только то, что он продолжал ненавидеть драконов, особенно высокородных, ведь они, после всего, что произошло, не перестали жадно слушать радио по вечерам, не прекратили радоваться успехам своих, будто победы являлись доказательством их правоты по отношению к людям и драконам других взглядов.

Он и себя недолюбливал за то, что оказался этаким мальчишом-плохишом, которого кормили, одевали враги, а он ничего не мог с этим поделать, и даже ловил себя на том, что некоторые вещи у драконов ему нравятся. Например, тут у него имелась своя комната, и она была больше, чем у него в городе, в этой комнате целую стену занимал книжный шкаф, слова в предложениях на страницах этих книг стояли так, будто их писали люди с травмой мозга, но все равно их можно было читать, переиначивая предложения на человеческий лад. Дверь из его комнаты вела на огромный, в половину школьного спортивного зала балкон, откуда в моменты бессилия и тоски Костя хотел сигануть вниз головой, а часть времени занимался тем, что то и дело захаживал туда и смотрел на небоскребы мегаполиса, торчавшие на горизонте, на снежные вершины гор, на далекую долину внизу. Ему нравилось, когда Волитара брала его в полеты, чтобы он привык и полюбил скорость и высоту. У девушки-дракона нашлись специальные крепления, чтобы возить Костю на спине. «Когда импринтинг случится, ты так же летать сможешь», — говорила она, нисколько не сомневаясь, что Костя рано или поздно превратится в дракона и станет перевертышем. Он и упражнения по стрельбе и фехтованию с ней любил, правда, кажется, не по той причине, по которой она думала. Она вроде бы считала, что он заинтересован этим, как и все мальчики, а он надеялся когда-нибудь применить пистолет и меч на практике, на ком-нибудь из рыцарей-драконов. Именно рыцарей, по той причине, что обычных драконов ему было не столько жаль, сколько он не знал, как к ним относиться.