Кого не взяли на небо
Шрифт:
Аглая натянула тёплые мужские кальсоны и мягкие армейские берцы, подарки приёмного папочки. Практичная, удобная одежда. Спустилась вниз.
На кухне висел плотный сизый смог, в пелене которого кружился вороний пух. Кухня походила на объятые туманом джунгли. В углах стояли огромные горшки, а на стенах висели всевозможные полки, уставленные горшочками поменьше. В них росло трубочное зелье всевозможных сортов и размеров. Стоя над распластанной на столе несчастной пичужкой, Монакура держал в руке раскрытую книгу. Ощипанная
«В белом плаще с кровавым подбоем...» — декламировал лохматый барабанщик, но осёкся, приметив девушку.
Аглая грациозно присела в глубоком книксене.
— На сегодня достаточно, мой хороший, — сказала Йоля, не обратив на Бездну ни малейшего внимания, — Я просто в восхищении — так точно описать Князя может лишь тот, кто находится с ним в тесном знакомстве. Он именно такой, как изображён на этих страницах.
Монакура пожал плечами и отложил книгу. Отправил ощипанную ворону в кастрюлю, насыпал туда чего-то из подозрительного вида склянок, подошел к столу, и разлил мутный самогон по трём, не особо чистым, стаканам.
— Под дичь! — провозгласил он и опрокинул содержимое себе в глотку.
Йоля разместилась на крепком деревянном стуле, а длинные, безупречной формы ноги водрузила на столешницу. Она взяла свой стакан, но пить не стала, покрутила в длинных пальцах, взболтала содержимое и поставила обратно, в грязную лужу, натёкшую с её сапог. Монакура вопросительно посмотрел на Аглую, но та отрицательно покачала головой.
Гигант пожал плечами и выпил в одиночестве.
Крякнул и поискал по сторонам глазами. Не найдя искомое, оторвал от ближайшего к нему стебля конопли листочек и зажевал.
— Осталось полведра картошки, — сказал он, — И соль тоже кончается.
— Это она всю нашу еду сожрала, — обвинительным жестом указала Бездна на мурлыкавшую себе под нос Йолю.
— Ага, — согласился сержант.
— Осенью надо было завести лосенка, откормили бы за зиму, а сейчас бы съели, — мечтала Аглая, сглатывая слюни.
— Откормили бы? — недоверчиво наклонил голову Монакура.
— Да, твоей коноплёй. Она же совершенно беспонтовая.
Пуу обиженно засопел и пошёл к плите тыкать ворону вилкой.
— Пора валить отсюда. Вы даже не представляете, как мне опостылел этот городок, — предложил сержант, стоя над кипящей кастрюлей.
— Когда в нашей жизни появилось вот это чудо, — кривые зубья вилки нацелились в сторону Йоли, — Тогда же в моём сердце поселились предчувствие перемен, жажда дороги и чувство тревоги.
Йоля невразумительно улыбалась, Аглая же заметно оживилась. Чёрные глаза с надеждой взирали на огромного барабанщика.
— Это то, чего мне больше всего хочется, — сказала девушка.
Монакура Пуу налил ещё стаканчик, глотнул, осмелел, спихнул женские ноги со стола и направился к небольшому комоду. Вынул из кармана штанов солидную связку ключей и долго перебирал их в поисках подходящего.
— Как звучит это неподражаемое похабное русское выражение, характеризующее состояние обезумевшего барана, навроде французского «le mouton enrage»? — поинтересовалась Йоля, водружая свои страшенные, покрытые заклёпками и шипами сапоги, обратно на стол, — Никак не могу запомнить. Мне за последние два месяца пришлось в совершенстве овладеть четырьмя новыми языками — русским, латышским, эстонским и украинским. Поэтому даже в моём прекрасно развитом уме присутствует некоторая путаница.
—«Херов блатных насосался»? — предположила Аглая.
Йоля благосклонно кивнула, сержант поморщился и вытащил из комодного ящика пожелтевшую тактическую карту. Вернулся и, вторично спихнув чудовищные ботинки прочь, расстелил рулон на столе. Все трое сгрудились над ней.
— Куда? — спросил Пуу.
Аглая наморщила лоб, Йоля продолжала загадочно улыбаться.
— Питер, Финляндия, Швеция, ну или Запад, на худой конец, — продолжил сержант, — Я бы на Питер двинул.
— Что такое Питер, мой хороший? — вяло поинтересовалась Йоля.
— Красивый город, самый красивый в России, — ответствовал Монакура.
— Был, — буркнула Аглая, — На запад надо ехать, я думаю. Тут ничего нет. Дорог нет, еды нет, патронов нет, бензина нет, аспирина нет, мыла и прокладок тоже нет. И не факт, что Питер твой ещё стоит; насколько я поняла, все крупные города разрушены.
— Плохо всё с западом, — сказала Йоля, — Поверь мне, моя хорошая, я недавно оттуда.
— А где была? — вопросила Бездна, — И вообще, откуда ты такая чудная взялась? Давно обещаешь рассказать.
— Асьют моя родина, что в Верхнем Египте, малышка, — ответила ей собеседница; жёлтые глаза сощурились, растрёпанные волосы полыхнули красным отражением пляшущего в печи пламени, — Семь лет назад я оттуда ушла и направилась сюда, к вам. Никогда здесь не была. Посмотреть хотела. Шла долго, посещала Иерусалим и Константинополь, обреталась в Риме и Берлине; много древних городов мною пройдено.
— А чем жила в этом самом Асьюте, и почему с родины своей ушла, тётенька? Там тоже всё разрушено? — недоверчиво спросила Аглая.
Йоля прижмурилась огромной кошкой и сладко зевнула.
— В гробу своём спала, среди верных слуг, да разбудили меня. Вот и ушла. Решила узнать, что стряслось.
Аглая Бездна распрямилась и, удостоверившись, что Йоля, склонённая над картой, за ней не наблюдает, подмигнула Монакуре Пуу, повертев указательным пальцем у виска.
— Узнала? — голос девушки сочился едким участием.
— Узнала, — ответила ей Йоля.
Она тоже оторвалась от созерцания зелёного полотна, исчерканного красными карандашными пометками, и теперь пристально всматривалась в притворно заинтересованное лицо девушки.