Кого ты выбрала, Принцесса?
Шрифт:
Ее очередь прошла, в зале было почти пусто, но уже начали подходить пассажиры со следующего рейса. Бросилась в глаза непонятная табличка русскими буквами: "Зал абсорбции". Гера, обиженно выпятив нижнюю губу, молча подхватил чемоданы и пошел к таможенной стойке. По такому его поведению было ясно, что пузатый — не танк и не подкаблучник. Танк ответил бы и бросил ее чемодан. Подкаблучник бы чемодана не бросил, но по-бабски долго стал бы выяснять отношения. То есть Гера принадлежал к любезной Натальиному сердцу категории управляемых. Однако ставить ему пятерку Наталья поостереглась, потому что наделяла отметками
Если это кому-нибудь интересно, загранпаспорт ей оформил через редакцию Гера. Наталья палец о палец не ударила, разве что сходила сфотографироваться. Гера вписал ее в какой-то общий список, и этот список проскочил по всем до сих пор неизвестным Наталье инстанциям просто пулей. Потому что, объяснил Гера, никому не охота связываться с журналистами. С журналистами все работают как должны и чуть-чуть лучше, чтобы не давать информационного повода. Информационный повод — это, например, скандал, про который журналисты начинают писать. Всякие награждения и производственные достижения считаются слабыми информационными поводами, потому что люди гораздо охотнее читают про скандалы.
Или вот еще журналистское словечко — ньюсмейкер. Человек, который подал информационный повод. В данном случае — Наталья. Ньюсмейкеров журналисты обихаживают всячески и набиваются к ним в личные друзья. И то, что какой-нибудь журналист с ньюсмейкером переходят с "Георгия Анатольевича" и "Натальи Михайловны" на «Геру» и «Наташу», оставаясь при этом на «вы», может означать, что настырный журналист всего-навсего вмылился в доверие к ньюсмейкеру. И не больше того.
Так что фиг ему, а не пятерка. Хотя, если ставить отметки, Гера последнее время выглядел круглым отличником.
Двухэтажного автобуса не было, потому что не было в нем нужды. Они прошли таможню, а потом внутренним рейсом на маленьком самолете за полчаса перелетели в Эйлат.
Сверху город казался маленьким и белым — как игрушечка. И пальмы, и лазоревые бассейны, и чернильное Красное море, и непредусмотренные Натальиными мечтаниями бурые выветренные горы — все без вранья.
Гера вел себя, как будто это не его послали на солидное количество букв. Может быть, считал, что ничего выдающегося не произошло. Где-то в аэропорту он успел сцапать со стойки пачку рекламных проспектов и весь полет развлекал Наталью цитатами, для доходчивости вставляя в рекламные тексты ее имя.
— Море, Наташа, чистое, как правило, спокойное. Температура в августе… — Он шарил пальцем по таблице. — Ага, воды — двадцать пять, воздуха — тридцать девять. Если ваша грудь, Наташа, не оскорбляет эстетические чувства соседей, смело обнажайтесь.
Там было и похлеще, но по-английски. Гера перевел:
— Мальчики. Выбор… Хэндсом — не помню… Привлекательных, что ли… парней для вашего, Наташа, удовольствия.
А у Натальи, между прочим, в этот самый момент опять лило на нервной почве. Или это случилось от перепада давления, потому что самолет начал снижаться. Или, если признаться себе, из-за Паши.
Где ты, Костомаров Паша Васильевич тридцати двух лет, с женой в разводе, мой первый за полгода?! Разбередил ты мне, Паша, душу и прочие органы.
Паша как пропал, так и не объявился. Наталья звонила ему до самого отлета, последний раз — из Шереметьева, ночью. И попала на чужого человека, и первый раз услышала: "Здесь таких нет", а второй: "Дай поспать, шлюха!" Съехал Паша Васильевич из гостиницы «Россия». Или, может, сменил номер.
Наталья отобрала у Геры проспект (парень для удовольствий на картинке был похож на того, который рекламирует бритвы) и свернула трубкой. Получилось увесисто. Гера наблюдал за ней с любопытством. Спросил:
— Бить будете?
— Нужен ты мне, — остыла Наталья, хотя собиралась именно бить. Ткнуть его в солнечное сплетение и при этом улыбаться. Тугой бумажной трубкой под дых — это все равно что палкой, хотя со стороны не понять: ну, бумажка, ну, дурачатся молодые люди. И всем пассажирам было бы приятно и весело, что они летят с такой приятной и веселой парой. А Гере было бы больно. Потому что он первый ткнул ее в больное, и вовсе не случайно ткнул, тут Наталья была уверена. Уж лучше бы этот Гера был обычным приставучим полудурком — Наталья живо поставила бы его на место. А так он сам знает свое место и ходит себе по краешку. Улыбается, топит свои глазки в толстых щеках и вдруг сказанет — и в точку. В настроение. Как Паша.
— Обратите внимание: вы второй раз говорите мне «ты», — заметил Гера. — Я вообще сторонник того, чтобы все называли друг друга как им удобней. У журналистов, например, все «ты», кроме тех, кто не соответствует занимаемой должности. Я не могу говорить «ты» плохому репортеру, которого собираюсь выгнать, или плохому редактору, которого презираю. А хорошему могу. Не коробит. У врачей другая этика, я понимаю. Но раз вы сами…
— А меня? — перебила Наталья. — Меня ты зовешь на «вы», потому что собираешься выгнать или потому что презираешь?
— Тебя я зову на «вы», потому что ты меня боишься. А я тебя не хочу торопить.
9
Отель назывался «Принцесса». Пять звездочек. Если не на дармовщину, как сейчас они, то останавливаться в пятизвездочном отеле — пижонство, сказал по этому поводу Гера. В четырехзвездочных все то же самое, только нет массажных салонов, теннисных кортов и всякой другой всячины, которой бывший советский человек все равно не умеет пользоваться. Наталья вспомнила водопроводный кран в аэропорту.