Кого за смертью посылать
Шрифт:
Там-то наверняка все по-прежнему. Живут, а потом умирают. Иаков всегда приютит, да и в Вавилоне ему рады будут… Нет, в Вавилоне вряд ли, Вавилон они ограбили так, что за тысячу лет не забудется… Но жарко там, в песках, и водоносного платка больше нет. И друзей старых нет. Яр-Тур туда наверняка не пойдет, он сказал, что вернется в Камелот в любом случае. А в Столенграде люди станут ждать. Потом забудут, кого и чего ждут, по том даже имен своих не вспомнят. Высохнут до костей и будут бессмысленно бродить по улицам…
— Спишь, человек полосатый! — гаркнул Демон. — Пенек!
— Ой,
Они шли через осыпавшийся ельник. Над самыми верхушками голых деревьев висела Луна, идущая на ущерб. А в Нави она была полная…
— Все, — сказал Демон. — Пришли. Ставь на лапы.
Перед ними едва возвышался холмик, закиданный ветками. Но хвоя давно опала, под ней обозначились доски, и стало понятно, что это всего-навсего землянка.
Жихарь толкнул дверь. Она была заперта изнутри. Значит, не выходил оттуда неклюд.
Богатырь отошел, чтобы с разбегу вышибить дверь, но Сочиняй-багатур опередил его — поковырялся кинжалом да открыл засов.
— Прощайте, — сказал Демон. — Сынам эфира нельзя под землю.
Жихарь хотел ответить ему что-нибудь хорошее, но суровый дух изгнанья резко взметнул крыльями хвою и через мгновение уже обозначился густой черной тенью на лунном диске.
— Сынам эфира нельзя, — сказал богатырь. — А вот я, как проклятый, как рудокоп, из-под земли не вылажу. То Бессудная Яма. То Адские Вертепы. То вавилонские темницы. То курган-могила.
— Земля символизирует материнское чрево, — зевая, сказал Колобок. — А также хтонический мир, населенный чудовищами…
Вниз уходили земляные ступеньки. На досках двери с обратной стороны был грубо намалеван знак — красная стрела, указывающая на белый серп.
— Если я что-нибудь понимаю в символике, — сказал король Яр-Тур, — то этот подземный ход ведет на Луну…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
— Я видел… я видел: на хромом зайце ехал бородатый старик без макушки, шибко, шибко, шибко, оставил свою гору, оставил чужую, оставил сорочью гору, оставил снежную и переехал за ледяную, и тут сидел другой старик с белою бородой и сшивал ремнями дорогу, а с месяца свет ему капал в железный кувшин.
«И на Луне, поди, люди живут», — думал Жихарь. Он шел впереди, а Колобок, наклонившись вперед, освещал фонариком дорогу: отрабатывал свое участие и бесплатную езду на богатырской шее.
Ход был узкий и низкий, не укрепленный, земля влажная и тяжелая. Жихарю и Яр-Туру приходилось нагибаться, потому что даже Лю Седьмой и Сочиняй-багатур то и дело чиркали макушками по потолку, и каждый раз все замирали и останавливались в тревожном ожидании — не осыплется ли земля спереди или сзади.
Понятно, что не Индрик-зверь прокладывал этот ход — походил он скорее на подкоп из темницы.
Особенно неуютно было Сочиняю, привыкшему к степным просторам.
— Там должно быть все, необходимое для жизни, — утешал спутников Бедный Монах. — Там встретит нас лунная богиня Гуань-Инь, проведет во дворец, а священный заяц поделится содержимым своей ступки — толченой травой бессмертия…
— Как-нибудь приспособимся, — сказал Жи-харь. — Человек везде приспосабливается. Даже нежить — и та на чужбине умеет устроиться…
— Да, уж эти ребята нигде не пропадут! — засмеялся Колобок. — Мне давеча рассказывал домовой, что после твоей свадьбы несколько многоборских Банников, у которых еще своей бани нет, а работают они на подхвате у старших, увязались за королем, решив поискать счастья в Туманном Альбионе…
— Сэр Хонипай, никто за мной не увязывался! — воскликнул Яр-Тур. — Если бы я кого и взял с удовольствием, так это сэра Окула, но он остался верным своему повелителю…
— Вы, ваше величество, захватили с собой березовый веник, — пояснил Колобок.
— Да, Мерлин просил меня привезти несколько многоборских диковин…
— Вот они в венике и устроились — много ли им места надо, — продолжал Гомункул. — Ну, приехали. Кругом все чужое — эльфы, гоблины, лепрекуны, феи, сиды… Народ гордый, чопорный, на ваших смотрят свысока. Ни в один клуб не записывают, на чашку чая не зовут. Кличут нежелательными иностранцами. Самое неприятное — что жить негде, не складывают тамошние жители баньки, не знают такого искусства, моются изредка…
Яр-Тур закашлялся.
— Достойный Гомункул, я, конечно, признаю, что Логрия при мне далека была от совершенства, — сказал он. — Тем не менее в Камелоте любой путник имел возможность получить бочку горячей воды для омовения после долгой дороги и кровавых подвигов. Я сам стоял у входа в Зал Круглого Стола и проверял чистоту рук и ногтей у рыцарей. Иногда в такую бочку удавалось запихать даже сэра Белианса Надменного. Для этого кому-нибудь из рыцарей приходилось вызвать его на поединок. Если сэр Белианс проигрывал, он погружался в воду без всяких возражений… Не надо представлять моих подданных дикарями!
— Язык у тебя… — покосился Жихарь на Колобка, но тот не унимался:
— Словом, жить негде. Ни в домах, ни в холмах, ни под мостами, ни при ручьях, ни на мельницах — везде все занято. И никакого дела себе найти не могут, а без дела нечисти и нежити жить никак нельзя, надо либо приносить людям пользу, либо вредить, либо шутки над ними шутить. У банников какие шутки — разве что запарить кого-нибудь до смерти или шкуру ободрать. И назад дороги нет, там же остров. За перевоз платить нечем, и домой возвращаться с позором неохота. Но не таков многоборский банник, чтобы пропасть ни за грош.
Долго они думали и придумали, наконец, заделаться провозвестниками Смерти… Они же все, мохнатики, ее чуют загодя. Подходят ночью к дому или там к замку и начинают вопить по-черному…
— Вы говорите о баньши, сэр Хонипай?
— Ну да — в такое слово там здешних банников переделали. А жить они устроились в кустах и зарослях. Если человек там заплутает, они его жаром опыхивают…
— Верно, баньши в наших местах появились сравнительно недавно, — сказал Яр-Тур. — И накануне последнего сражения я слышал их истошные вопли. По крайней мере хоть такая память останется о несчастном логрийском короле…