Когти Каганата
Шрифт:
– Понимаю, нашим союзникам понадобился я из-за моих русских корней.
– О-о, вы не просто русский, вы – внук писателя, который у комми[65] популярен почти так же, как сам «Дядюшка Джо». По легенде, которую мы для вас составили, теперь вы – военный корреспондент, желающий написать о том, как русские парни бьют наци...
– Не только корреспондент, но и писатель, – поспешил вмешаться Дауни. – Внук писателя, написавшего о войне русских с Наполеоном, который теперь пишет книгу о войне с Гитлером и желает посмотреть всё своими глазами…
– Не успели мы заикнуться о вас, Элая, как русские вцепились в эту идею подобно бульдогам, – продолжил Паулс. – Они ждут вас, Элая, и обещают всяческую помощь и поддержку.
– Но как же, я ведь не писатель, – развёл руками Толстой.
– Ну, как это – «не писатель»?! – возмутился полковник Паулс. – Позволю себе процитировать… В этих диких, негостеприимных краях порой случаются незабываемые встречи. Сложно представить, но вчера посреди Гималайских снегов я встретил одного необычного лыжника, который оказался, как и я, русским. Назвался он Германом Ивановичем Крыжановским...
– Да-да, припоминаю, я писал об этом года три назад…, – сконфуженно проговорил Толстой.
– Не просто писали, это ведь фраза из вашего донесения, Элая, а не из путевых заметок или романа. Там ещё что-то было про жену этого лыжника, тоже лыжницу, но она нас в данном случае не интересует. Скажите, кто, кроме писателя, станет подобным образом составлять донесения в разведывательный центр?
– Талант и голос крови, – ввернул слово мистер Дауни.
– Вот именно, – подтвердил Паулс. – Сам старина Эрни[66] так не напишет. Но мы отвлеклись от главного. Дело вот в чём: тот ваш знакомый, Герман Иванович Крыжановский, с вероятностью в девяносто семь процентов есть ни кто иной, как интересующий нас агент Лыжник, о котором я уже упоминал. Вероятность эту высчитали яйцеголовые из Блетчли-парка[67], а они никогда не ошибаются. Поражаюсь, какой объём бумаг перебрали, прежде чем наткнулись на ваше старое донесение…
– В котором вы охарактеризовали свою встречу с Лыжником как незабываемую, – снова вступил в разговор Дауни. – Следовательно, вспомните его, если увидите…
– Питер, не болтайте глупостей, ваши, британские агенты сколько угодно могут врать в донесениях или страдать плохой памятью, но наши парни никогда себе не позволят ничего подобного, – высокомерно заявил Паулс. – Не так ли, Элая, ведь вы прекрасно запомнили этого Германа и сможете его узнать, если увидите?
– Да, сэр, запомнил и смогу узнать!
– Окей! – весело сказал Паулс.
– Замечательно, – облегчённо вздохнул Дауни.
– Та встреча, Элая, оказалась для вас не только незабываемой, но и судьбоносной, – с отеческой мягкостью в голосе проговорил полковник Паулс. – Представьте, нам совершенно неизвестен характер операции, из-за которой русские и немцы устроили возню, единственная зацепка – этот Лыжник. И надо же такому случиться, что в разведках двух великих держав есть только два человека, которые знают Лыжника в лицо. Это Брук Долан, и вы, Элая. Нужно ли мне ещё раз объяснять, почему ваша кандидатура выиграла соревнование с Доланом?
– Нет, сэр!
– Герберт, дружище Герберт, мы ведь договаривались, не так ли?
– Да, Герберт!
– Итак, ваша задача, Элая, состоит в том, чтобы под видом фронтового корреспондента и писателя проникнуть в русский город Сталинград, где попытаться найти Германа Ивановича Лыжника. Упомянутые мной умные головы из Блетчли-парк высчитали, что вы успеете прибыть на место или одновременно с Лыжником или позже него, но не настолько позже, чтобы след успел остыть. Найдя этого парня, вы прицепитесь к нему, как запах струи скунса цепляется к фермерским штанам, и выясните всю возможную информацию о его задании. Способ связи и прочие детали объяснит Питер, ведь это его руководство всё спланировало, в том числе и ваше участие…
– А если я не смогу найти Лыжника или не выясню у него нужную информацию? – спросил Толстой.
– В таком случае скажу, что работа разведчика не про вас, дружище, – холодно усмехнулся Паулс. – Впрочем, это пустяки, ведь у вас появится профессия писателя. А что, напишете книгу, назовёте её «Война и мир два». Хорошие деньги заработаете, Элая. Ещё вопросы?
Толстой молча покачал головой.
– Герберт, вы ведь с дороги хотите есть? – спохватился Питер Дауни. – О, с этими делами я совсем утратил приличные манеры! Волнение, знаете ли… Прошу простить, прошу простить… Вот, не желаете отведать пули[68]? Приличная вещь, доложу вам.
– Спасибо, Питер, с удовольствием!
Примерно через полтора часа Толстой шагал в миле от дома, заботливо опекаемый справа полковником Паулсом, а слева мистером Дауни, и удивлённо оглядывался окрест.
– Это что же – аэродром? А я думал – будущая плантация! И сторож на воротах уверен, что охраняет плантацию!
Мистер Дауни самодовольно улыбнулся.
– Не замечали, какая чудесная вещь – молва. Слово тут, слово там, и вот уже история мира идет иными путями. Что уж говорить о какой-то плантации, подполковник!
Потом хитро улыбнулся, и добавил:
– Впрочем, вон за той рощей, действительно, плантации. Поэтому когда стали расчищать место здесь, никто даже не интересовался, для чего оно. Лишь когда я приказал утрамбовывать землю, некоторые посчитали, что я тронулся умом. Но сделали все, как велено, а что до их мнения…
– Отлично, Питер, отлично, – вклинился Герберт. – Твое умение пудрить мозги, а время между тем не терпит. Что бы там ни говорили эти яйцеголовые, но, вполне возможно, Лыжник опережает вас, Элая, на несколько дней. Поэтому, перефразируя Питера, скажу: час тут, час там, и можно выиграть пару дней. А там и обойти на финише. Не любите скачки? Нет?
– Предпочитаю игру в поло.
– Поло? О, нет, азарт не тот! Скачки, и только скачки, но мне главное – не ставить денег, тогда я всегда правильно угадываю победителя.
Подходя к застывшему в поле самолету, Паулс торжественно провозгласил:
– Прошу любить и жаловать – «Дуглас Скайтрейн»[69] – гордость американского воздушного флота! Новейшая разработка, бьюсь об заклад, вы, Элая, такого ещё не видели. Признаться, в этот раз я сам впервые на таком летел.
Название Толстому не понравилось – «Небесный поезд»! Так и представился двадцатитонный локомотив, идущий на посадку и перечеркивающий небо черной дымной полосой.