Коктейль из развесистой клюквы
Шрифт:
Милое словечко «хромато-масс-спектрометр» я мысленно повторяла и в ходе презентации, и потом в машине, по пути в студию. В результате трехэтажное название прочно застряло в моих мозговых извилинах и крутилось, крутилось под черепной коробкой, как любимая моим сынишкой древняя парковая каруселька «Юнга».
Это подобие кораблика натужно ползает по кругу, с бессильным рычанием приподнимаясь на рессорах и вновь оседая с тоскливым шипением: «Хр-р-ромато-масссс-спектрррометррр, хр-р-ромато-масссс-спектрррометррр!» Вообще-то мне этот аттракцион даже симпатичен, потому что напоминает о заре моей взрослой жизни: рядом с
Отгоняя несвоевременное воспоминание, я потрясла головой, как делают пловцы, вытряхивая из ушей воду.
— Сливаешь излишки мыслей? — раздался рядом со мной заинтересованный голос Ирки.
Я повернула голову и затуманенным взглядом посмотрела на подругу, стоящую в дверях редакторской. Через секунду мои глаза выкатились из орбит, и я воскликнула:
— Ирка, это ты?!
— Нет, Мао Цзэдун! — хохотнула подруга, одергивая на себе новенький, еще не виданный мной костюмчик.
В покрое длинной прямой юбки и приталенного жакета из красного атласа действительно угадывались какие-то восточные мотивы: воротничок-стойка, несимметричная застежка и что-то еще — я не вникла. Смутное сходство не то с китайским, не то с японским национальным костюмом увеличивала экзотическая прическа: высокий узел волос, пронзенный заколками-палочками. Все вместе смотрелось сногшибательно, причем эффект усиливали Иркины природные данные: рост — сто семьдесят сантиметров и вес — ровно центнер. Числового выражения объема бедер и груди подруги я не знаю, но детский гимнастический обруч она натягивает на себя с трудом.
— Ну, как, похожа я на мадам Баттерфляй? — нескромно напрашиваясь на комплимент, Ирка покружилась в коридоре.
— Вау! — сглотнув, с трудом выдавила я.
С головы до ног обтянутая блестящей красной тканью, с серебристыми палочками, торчащими из копны огненно-рыжих волос, Ирка была невероятно похожа на огромный новехонький огнетушитель!
— То-то же! — довольным тоном сказала подруга, решив, что я онемела от восхищения.
Она глянула через плечо на коридор, по которому в данный момент, к ее сожалению, не сновали наши телевизионные юноши, сокрушенно вздохнула, проверив на крепость атласную ткань и жемчужные пуговки, и совсем другим, немного сварливым тоном сказала мне:
— Давай, собирайся! Твои уже сидят у меня в машине. Чтобы не крутиться по городу, я сначала забрала Коляна и Масяньку, а уж потом мы приехали за тобой. Ну же, шевелись!
Я послушно зашевелилась, покидала в сумку разбросанное по столу свое мелкое барахло и побрела к выходу.
— Бледная немочь, — добродушно обругала меня подруга, отступая, чтобы пропустить меня в коридор.
— Смотря с кем сравнивать, — пробормотала я.
Мы спустились во двор к машине. Я заглянула в салон и удивленно спросила:
— А где же мои Коляны?
Ирка поднялась на цыпочки, приставила ладонь козырьком ко лбу и ткнула пальцем в проулок:
— Во-он там, у памятника!
Вообще-то валун, у которого топтались мои родные и близкие, на высокое звание памятника не претендовал. То был своеобразный гранитный протокол о намерениях властей, обещавших когда-нибудь поставить на сем месте настоящий памятник Первой Учительнице. Обещание, высеченное на камне, было дано лет двадцать назад. Те начальники давно ушли на покой, а их Первая Учительница вполне могла уйти еще дальше и получить свой памятник уже совсем в другом месте, очень тихом и мирном…
Я приблизилась к мужу и сыну. Колян и Мася не заметили моего появления, и я с интересом прислушалась к их разговору. Ребенок тыкал пальчиком в высеченную на камне букву и настойчиво спрашивал:
— А это?
— Это мягкий знак, — голос мужа был безмерно усталым.
— А это? — повторил малыш.
— Мягкий знак.
— А это?
— Мягкий знак, чтоб его!
Я тихо хихикнула. Любознательный ребенок явно хотел, чтобы папочка озвучил буковку, а Колян, понятное дело, не знал, как произнести мягкий знак. Похожую ситуацию я пережила только вчера, когда Масянька требовал, чтобы я озвучила кавычки. Я очень старалась, но довести до понимания ребенка, что кавычки — не буква, а знак препинания, так и не сумела, зато в процессе затянувшихся объяснений потеряла голос и саму способность говорить по-человечески. От сознания собственного педагогического бессилия я уже готова была плакать, но тут мне на помощь пришел Колян.
— Кавычки — это вот что такое, смотри сюда! — объявил он Масе.
Ребенок послушно посмотрел на папу, после чего Колян резко сжал кулаки, эффектно выбросил из каждого по паре пальцев, разведенных буквой V, и этими растопырочками шумно поскреб воздух по обе стороны от своей головы:
— Шкря, шкря! Кавычки!
— Крявытьки! — повторил Масянька, придя в полный восторг от папиной пантомимы.
Смысла в ней, на мой взгляд дипломированного филолога, было мало, но детский вопрос «А что это?» к кавычкам больше не применялся.
Теперь мне было интересно, как мой изобретательный муж разрешит тупиковую ситуацию с мягким знаком. К сожалению, шоу не состоялось: Мася меня заметил и, забыв о буквах, ринулся ко мне с криком: «Мамотька, конкетку!», походя оттоптав ногу папе.
Я сунула руку в карман куртки, потом в сумку и старательно пошарила там. Конфеток у меня не было, но можно было надеяться, что в закромах найдутся какие-нибудь мелкие предметы, способные заинтересовать малыша и переключить его внимание на развлечения, не связанные с потреблением сладкого. Под руку упорно подворачивался тюбик недешевой штатовской помады, отдавать который ребенку было бы неразумно и расточительно. За последний год Мася истребил четыре моих «губнушки», употребив их в качестве мелков для создания красивых цветных рисунков на асфальте. Пятый тюбик был использован для придания неповторимого устойчивого цвета белым обоям в квартире одной моей знакомой, которая, увы, оказалась противницей абстрактной живописи и спасибо юному художнику не сказала. Зато много чего высказала его маме.
— Он хотет конкету! — напомнил Мася, глядя на меня исподлобья, уже без улыбки.
— Колюшенька, конфетка есть у тети в машинке! — предотвратила назревающий скандал сообразительная Ирка, вовремя к нам подошедшая.
Обещанной конфеткой, правда, оказались ментоловые пастилки от кашля, но малыш все-таки сгрыз пару леденцов, после чего неожиданно успокоился, перестал болтать и открывал рот только для того, чтобы дохнуть на окружающих такой свежестью, какую могла бы распространять Снегурочка, слепленная из стирального порошка «Тайд».