Кола
Шрифт:
– Тоскуешь по дому? – Нет, похоже, она не насмешничала.
– Во сне снится.
– А я тоже скучаю, когда не в Коле. Я на Рыбачьем была и в Норвегах. В Вадсё. И во всех становищах на берегу. А по Коле всегда скучаю.
– Ишь ты какая бывалая, – улыбнулся Андрей.
– А то! И в Архангельском два раза была на ярмарке. Город большущий: дома, дома, магазины, церкви. А народу, народу везде.
– А меня пороли в Архангельске. Так шпицрутенами отделали... – Но тут же подумал, что из Архангельска он попал в Колу,
– А за что тебя? – Нюшка склонила чуть набок голову.
– Из солдат бежал.
– Служить не хотел?
– Дак как тебе сказать. Служба, она, ничего себе, да уж больно били каждый день. Нас и барин не бивал эдак. Я однажды и не стерпел, дал сдачи, а сам в лес.
– И тебя поймали?
– Поймали, – усмехнулся Андрей, – да всыпали. А я чуть поправился – и опять. Все хотелось домой попасть. Там бы уж не сыскали.
– А дома кто у тебя? Невеста? Родители?
— Никого. Маманя померла. А невеста какая у солдата.
Кто-то зашел в ограду, на крыльце брякнула щеколда. Нюшка прислушалась, и Андрей замолчал. Шаги прошли по сеням, в дом отворилась дверь, и голос Смолькова спросил Андрея. Было слышно, как он даже переспросил:
– В ограде или во дворе? Во дворе?
У Нюшки качнулся в руке фонарь, и она досадливо приглушила голос:
– Поговорить не дадут. – Оглядываясь, тихо пошла от края, ткнулась в плечо Андрея, приставила палец к губам: – Не отзывайся ему. Не отзывайся.
Ее коса вокруг головы была близко, и близко были смеющиеся глаза и губы. И оттого, что она уперлась в него плечом, локтем, Андрею вмиг жарко стало. Внизу Смольков шел по сеням. Нюшка фонарь подняла и дунула на огонь. Темнота поплыла радужными кругами.
Внизу дверь открылась, и Смольков громко позвал:
– Андрюха!
Нюшка тихо дышала рядом. Андрей чувствовал ее плечо, локоть. Желание захлестнуло волной, он склонился к ее лицу и осторожно поцеловал. Нюшка вздрогнула чуть, однако не осердилась, не отошла. Подняла руку и прикрыла его рот ладонью. Будто сговор существовал.
– Андрю-ю-ха-а! – звал в темноту Смольков.
Ладонь Нюшки, маленькая и крепкая, держала зажатыми его губы. Андрей бережно убрал ее руку и снова тихо поцеловал. Нюшка не воспротивилась.
Было слышно: внизу дверь закрылась, и шаги ушли в дом. А они тесно стояли еще мгновение. Мешали вилы. Андрей отбросил их, повернул к себе Нюшку, обнял. Исчезли сеновал, темнота, Смольков, Сулль и кузня. Андрей был не ссыльный, не голь безродная, а ладный и молодой, каким и был и какому податливые горячие губы Нюшки дарили жгучее ощущение счастья.
Нюшка хмыкнула тоненько, удовлетворенно, погладила его по щеке и шепотом повелела:
– Еще.
Андрей не думал, что скажут братья, Анна Васильевна. Он слышал только тихий, счастливый смех Нюшки и ее жаркий шепот:
– Ой,
– Я боюсь тебя.
– Меня?! Ох, глупый.
– Ты такая пригожая.
– Я? Пригожая? Я тебе по сердцу? Ой, господи, дура. Это ты пригожий. А лицо как горит все, боже! Еще! Я еще хочу!
Были Нюшкины щеки, губы, глаза. И сама она – человеческое тепло вся, податливая в его руках.
– Но-но-но-но! – Нюшка уперлась в грудь и отпрянула, засмеялась трезво, насмешливо. – А я думала, ты воистину нецелованный. Эко тебя на мягкие-то места тянет.
Андрей шагнул в темноте к ней:
– Прости ради бога, коли я не так.
– Ладно, – Нюшка смеялась весело, – сама я виною тут. Иди зажигай фонарь.
– Как велишь. – Андрей нашел ее в темноте, взял руку. – Ну, хоть последний раз.
– Последний? Чего же последний? – И обняла за шею его, губы ищущие, и смеялась опять счастливым смехом. – Я не хочу последний. Я еще и еще хочу. Ой, голова как кружится!
Андрей обнял, почувствовал всю ее, приподнял и понес, где, на памяти, было сено.
– Нет-нет-нет! Не воспользуйся! У меня сил противиться нет. Но не пользуйся, будь умным.
Андрей споткнулся, упал вместе с ней на сено.
– Не надо! Я ж себя потом прокляну. И тебя возненавижу. Уж поверь, знаю себя я...
Звоном шла голова. Андрей сел взбудораженный. Господи, что он делает?! Кто он такой? Крепостной, беглый, ссыльный. Нюшка прижалась к нему, шептала:
– Ты прости. Не могу я иначе. А то это будет бог знает на что похоже. – И встала, отошла в темноту, погодя сказала негромко: – Ох, дура девка! Ох, дура я!
Было тихо. Нюшка, наверное, поправляла волосы. Андрей откинулся, лег на сене, трезвея, приходил в себя. Что он эдак? С ума сошел? А потом что? Верно она говорит: дура. Позабыла, кто он такой.
Нюшка засмеялась весело и беспечно.
– Ну, чуть мы с тобою не насмеялись. Как бы плачем не отозвалось. Где ты? Иди сюда.
Андрей встал, послушный, и опять забыл все на свете.
Она уткнулась доверчиво ему в грудь, прижалась. Целуя, ощущал на ее глазах слезы. – Я обидел тебя?
— Нет, нет. Я не знаю, отчего это. Все так сразу вдруг и так много. Не надо меня судить.
— Что ты! Как я могу?!
— Ты такой сильный. И спасибо, что сильный. Господи, отродясь не думала, что такая баба во мне проснется. Но я буду еще, буду сильной. – И отстранилась решительно. – Иди. Иди сейчас в кузню, побудь там. Не надо, чтобы Смольков подумал что-то. Не люблю я его. Иди, слушайся меня.
Ощупью Андрей отыскал фонарь, край чердака, лестницу. Все было как во сне.
— Не упади! – она так прошептала, что Андрей захотел вернуться. Одиночество навсегда ушло. Это он теперь твердо знал.