Кола
Шрифт:
– Нюшенька!
– Что, милый?
В жизни счастливее мига Андрей не помнил.
– Я фонарь тебе принесу.
– Не надо. Я подожду, пока ты уйдешь. – И понизила еще голос. – Тише. Идет кто-то.
Во двор, с фонарем уже, быстро вошел Смольков. Сбежал со ступенек к Андрею, удивленно лупил глаза. Андрей стал у лестницы.
– Андрюха, ты где был?
– Тут.
Смольков осветил его фонарем, на одежде увидел сено. Перевел глаза на лестницу, на темный фонарь Андрея.
– Что-то я не пойму. Без света ты.
–
– Уснул?!
– Ну! – Андрей засмеялся, потер глаза. – Полез скинуть сено, а фонарь потух. Сел отдохнуть и уснул.
Смольков недоверчиво оглядел Андрея, ясли с охапкой сена и, похоже, поверил: постучал по лбу пальцем.
– Ты в уме? Тебе ночи мало?
– Ну-у, – согласно зевнул Андрей.
– Слушай, Сулль прощался с тобой?
– Ну.
– Что он тебе сказал?
– Ничего, – протянул Андрей. Нюшка была здесь, рядом, она ждала в холоде, она слушала. – Пойдем отсюда.
— Обожди. Что сказал Сулль?
– Ничего. Домой он поехал. Пойдем.
– Постой. В дому не поговорить.
– Озяб я со сна, – хмуро сказал Андрей.
– Потерпишь, – Смольков непреклонен был. – Что сказал Сулль?
Андрей не мог уйти и оставить Смолькова здесь. Кто знает, что ему взбредет в голову. Но если вести разговор, свидетелем Нюшка станет. Неладно все складывалось.
– Сказал, что домой едет.
– Еще?
– Что весною, коли вернется, пойдем на акул.
– Ты не крути: коли вернется! А коли нет?
Андрей не заметил будто, что Смольков его передразнил. Отчего он такой дотошный? Нюх как у доброй гончей.
– А если, сказал, на акул не пойдем, ему нужен будет один работник.
– Зачем?
– Товар продавать он станет. В Англии или еще где.
– И тебя звал с собою?
– Ну.
– А ты сказал, что нас двое?
– Сказал.
– А он?
– Нужен, говорит, один только.
— А про меня? Ты сказал, что я тоже могу пойти?
– Сказал.
– А он?
– Можно, говорит, и Смолькова.
– Так и сказал? Ты не врешь?
— Говорю же! Сам сказал. Можно, говорит, и Смолькова, но ты, говорит, мне лучше.
Смольков прищурясь разглядывал, похвалил:
– Молодец, Андрюха! Жаль, что одного, правда?
— Ну.
– А то бы мы с тобой. Эх, Андрюха!
– Пошли, – сказал Андрей, – замерз я совсем.
— Обожди. Что-то я не пойму. У тебя рожа сияет, как блин масленый.
— Говорю, спал. Сон счастливый видел.
Смольков потоптался. Значит, что-то будет просить.
— Андрюха, уважь, откажи Суллю. Пусть он вначале меня возьмет.
Нет, теперь Андрей этого не мог сделать. Смольков сбежит, а Сулль в ответе. Да и посмотреть Андрей сам не прочь. И мотнул отрицательно головой.
— Нет.
— Чего ты?
— Не хочу так.
— Андрюха!
— Не могу.
— Не пожалей, Андрюха!
Андрей подвинулся
— Ты никогда не грози мне больше.
— Что ты! Сдурел?! И в голове нету, – попятился от него Смольков. – Да пусти руку-то! Отпусти!
Почти у самых ворот кузни Андрея вдруг охватила оторопь. А если там спросят, зачем пришел? работу всю переделал? А он что в ответ? Рожа, поди, сияет. На ней, как красками, все написано. Афанасий с Никитой сразу увидят.
Андрей постоял, послушал удары молота. А ведь в кузню могут и не пустить больше. На душе от этого стало нехорошо. Зачерпнул снегу руками, отер лицо. Надо же так случиться! Люди его приютили, а он? Стыдобища в глаза посмотреть Никите, Анне Васильевне, Афанасию. За их приветливость и хлеб-соль он чуть не завел такой грех в дому...
И Андрей не пошел в кузню. Вернулся во двор и заспешил: напилил бруски для яслей, отесал топором и стал ожесточенно строгать рубанком. Надо же так случиться. Ну, добро бы мог женихом быть. А так? Голь-переголь. А Нюшка балованная всем домом, не ровня ему. Ей хаханьки да игрушки. Посмеется – и все. А завтра ей может новая блажь явиться. Скажет домашним – мол, пялит глаза на нее Андрей, и Лоушкины ему покажут, где бог, а где порог. И еще как покажут.
И бранил себя, и казнил, а памятью был еще на повети, с Нюшкой. Слышал ласковый ее смех, торопливый шепот, чувствовал откровенную зыбь тревоги. Нежность прикосновений Нюшкиных была еще на губах, на щеке, шее. Тонкая пахучая стружка из-под рубанка грудилась. Андрей работал споро, со злостью. Бруски превращались в спицы – одна к одной, ровненькие, не отличишь.
Эх, и правда, узнал бы про паспорт Сулль! Два-три года – не срок. Что угодно можно перенести. Покорился бы, потерпел чужбину. Зато потом в Колу бы возвернулся вольный. Тогда бы и с Нюшкой можно разговоры вести. И в деревню свою непременно бы уж наведался, поклонился матушкиной могилке.
Когда Нюшка снова пришла во двор, Андрей твердо решил держаться от такой игры подальше. Спаси господь от греха. А то как бы вправду плачем не отозвалось. С кузней, главное, так хорошо наладилось. Заживет нога, и он будет уже при деле. И клонил ниже голову, глаз на Нюшку не поднимал.
– Андрюша!
Она впервые его по имени назвала. Ласковость ее голоса сжала сердце. Андрей перестал строгать. Надо сказать ей прямо: случайно все у них, и нет в этом ничьей вины. Но, встретив ее глаза, будто споткнулся.
– Чего?
– Ты не пошел в кузню?
– Нет.
– Почему?
Он выпростал из рубанка стружку, снова поднял на нее глаза. Она без платка стояла, в расстегнутой кацавейке. А глядела, будто выискивала что-то в его лице, даже голову набок склонила. Непохоже, чтобы пришла смеяться. Но ответил почти с вызовом: