Кольцевой разлом
Шрифт:
– А на нее-то кто вас вывел?- не успокаивался Ищенко.
– Не могли вы сами так быстро ее найти.
– Какой ты настырный, мент,- удивился бандит.
– Правду про тебя рассказывали... Извини, тут не я банкую, поэтому отвечать я тебе не буду. На месте все узнаешь, если старшой так решит.
Машина пошла гораздо плавнее, без утомительных остановок,- видимо, выехали на какое-то подмосковное шоссе. Ищенко притих, сосредоточенно пытаясь определить пройденное расстояние, и не реагировал на шуточки бандитов насчет его дальнейшей судьбы. Было и так ясно, что ничего хорошего ему ожидать не приходится. "Рафик" повернул,в опущенные стекла повеяло лесной свежестью.После нескольких минут плавного хода машина повернула еще раз, и капитан понял, что они въезжают на какое-то огороженное пространство. Впрочем, это пространство скоро предстало его глазам, поскольку бандиты, ухватив за ноги, весьма бесцеремонно выкинули его из "рафика" на траву. Перед Ищенко высился массивный трехэтажный особняк желтого кирпича,обнесенный высокой дощатой оградой. Надворные постройки были сооружены из такого же кирпича: слева - гараж на несколько машин, справа, как определил капитан по трубе и по игривому архитектурному стилю, располагался комплекс отдыха с баней. "Как же они такие махины используют?- лежа на траве, задумался капитан.
– Такая прорва комнат, и везде что-то надо разместить. Ну спальня, ну ванная, ну то да се... Одного этажа вполне хватит". Один из переодетых бандитов направился к дому по асфальтированной дорожке, и капитана разобрал смех:
– Ну ничего, сколько веревочке ни виться..."
Ищенко увидел, как дверь особняка открылась, и на крыльце под узорчатым медным навесом появился седой человек в белой сорочке, поверх которой был надет красный шерстяной жилет. За ним следовал переодетый бандит и двое устрашающего вида охранников в штатском. Хозяин особняка спустился по ступенькам на дорожку, остановился и поднял руку. Один из громил в штатском тут же вложил ему в руку сигару, второй щелкнул зажигалкой. Ищенко не смог сдержать смеха при виде такого дешевого понта. Стоявший рядом бандит в милицейской форме зашипел:
– Смеешься, мент? Тебе плакать надо, прощенья просить!
– Дурак ты,- огрызнулся Ищенко.
– Как бы тебе за эту мою поездку не пришлось у меня в ногах валяться.
У капитана оставалась надежда, что бандиты не захотят идти на конфликт с неизвестной мощной группировкой. Спасти его могло только спокойное и даже отчасти вызывающее поведение, за которым бандиты должны были почувствовать силу. Однако надежды капитана увяли, когда владелец особняка подошел поближе. Ищенко узнал знаменитого вора в законе по прозвищу "Архангел", известного как ярый защитник воровских понятий и борец с "беспределом". Жестокость Архангела также была общеизвестна, и капитан понял, что дела его плохи. "Обидно,- подумал он,- ведь в последний раз шел на ту квартиру. Один бы день выиграть, и все, ищи-свищи. Эх, Лена, Лена..." Однако капитан не питал злобы на жену: он тут же подумал о том, что она поступила так из-за дочки. "В общем-то все правильно,- решил капитан,- что она могла сделать..." Тем временем перед его носом остановились ноги в идеально отутюженных черных шерстяных брюках и в дорогих лакированных штиблетах вишневого цвета. Низкий голос презрительным тоном пророкотал:
– Ну что, мент, допрыгался? Или ты теперь уже не мент, а налетчик отмороженный... Сам говорить не будешь, конечно?
– Конечно,- ухмыльнулся Ищенко.
– Ну как же, ты упертый, слыхал, слыхал... Только ведь все равно заговоришь,- заставим. Так чего время терять?- сказал Архангел.
– Слышь, Архангел, брось ты это дело,- предложил Ищенко.
– По-хорошему тебе говорю: не знаешь ты, с кем связался. Потом жалеть будешь.
– Ты кого пугаешь, мусор?- вкрадчиво произнес Архангел и поставил подошву лакированного ботинка на лицо капитана.
– Ты кого пугаешь, сучонок?- повторил он, и в его голосе явно послышалась истерическая нотка.
– Ты что, не знаешь меня? Я таких беспредельщиков тьму видел, и все у меня в ногах валялись, ботинки мне лизали!
Архангел брезгливо оттолкнул ногой лицо капитана, повернулся и зашагал к дому. Двое бандитов в штатском подхватили капитана под мышки и поволокли к гаражу. Бандиты в форме увязались за ними. В гараже Ищенко не успел ничего рассмотреть: один из громил приподнял его за шиворот, а второй с разворота влепил ему кулаком в лицо, метя в переносицу. Однако капитан чуть уклонился, и кулак врезался в скулу, которая тут же налилась тупой болью. Бандиты мгновенно выстроились в кружок и начали перекидывать пленника друг другу. Капитан и без толчков с трудом стоял на связанных ногах, но техника забавы была у бандитов хорошо отработана, и упасть ему не давали. Время от времени вместо безобидного толчка перелетающего пленника встречали хорошо рассчитанным ударом, причем били в основном по корпусу - видимо, опасаясь раньше времени забить досмерти. Перед глазами капитана метались тусклая лампочка, блик от нее на боку стоящего в полутьме автомобиля, кирпичные стены и осклабившиеся физиономии бандитов. Мало-помалу инстинкт, побуждавший капитана хранить равновесие, стал давать сбои из-за ударов в голову, которыми его периодически награждали для разнообразия. В результате бандиты уже не успевали поддерживать свою жертву в вертикальном положении - Ищенко то и дело мешком валился на пол, а постоянно поднимать его никому не хотелось. В конце концов на какое-то время его оставили лежать на полу, угостив предварительно несколькими пинками под ребра. Словно из какой-то немыслимой дали до него донеслись слова:"Ладно, мы его в погреб спустим, а вы идите..." Лязгнул металл - видимо, это открывались железные створки люка. Ищенко почувствовал, что его, подхватив под мышки, волокут по бетонному полу, затем приподнимают и швыряют куда-то в пустоту. Капитан дернулся в испуге, но в следующий миг бандит, спустившийся ранее в погреб, подхватил его на лету и вновь швырнул на шершавый бетонный пол. Ищенко принял позу эмбриона, решив, что сейчас его примутся бить ногами. В этом он не ошибся: двое громил, вяло перебрасываясь репликами, били его неторопливо, с расстановкой, подолгу примериваясь и лишь по-прежнему избегая бить по голове. Ищенко не знал, сколько времени он провел в напрасных попытках предугадать, куда будет направлен следующий удар, и ощутил огромное облегчение, услыхав сквозь гул, стоявший в ушах:"Ладно, на сегодня хватит". Но его испытания на этом не закончились: внезапно он ощутил, как теплые струи потекли по его лицу, разъедая солью многочисленные ссадины, и услышал злорадный смех бандитов. Когда через мгновение он осознал, что происходит, то застонал от унижения и ярости и закорчился на полу, тщетно пытаясь отвернуться. "До завтра, мусор!"- услышал он, и под ногами бандитов загудела железная лестница. Затем раскатисто громыхнули створки люка и лязгнул засов. Наступила полная тишина.
Даже если бы капитана и не подвергли такому унижению, он все равно по складу своего характера не стал бы покорно ожидать конца. Однако пережитое надругательство удесятерило его силы. Одурь от побоев почти улетучилась из головы, боль отступила. Капитан отполз на несколько шагов от оскверненного бандитами места и некоторое время лежал неподвижно. Он весь дрожал от желания действовать, но надо было выждать: Архангел мог явиться ревизовать труды своих подручных, бандиты могли напиться и спьяну решить позабавиться еще... Капитан умел терпеть и выжидать, ибо такое умение - одно из главных качеств сыщика. Через некоторое время он, опираясь на стену, с мучительными усилиями поднялся на ноги и микроскопическими прыжками, словно стреноженная лошадь, двинулся вдоль стены погреба. Однако то, что ему требовалось, он обнаружил почти сразу. Погреб был пуст, в нем ничего не хранилось и, казалось бы, узник не мог найти никакого орудия для избавления от пут. Однако когда при сооружении погреба в опалубку заливали бетон, то жидкий бетон, просачиваясь в швы опалубки, застыл затем зубчатыми гребешками, которые вполне могли послужить для перепиливания веревок. Ищенко с трудом извернулся таким образом, чтобы веревки на его запястьях пришлись точно на гребешок, и начал пилить. Сточив один гребешок, он переползал и пристраивался к другому. Все эти усилия причиняли его измученному телу невыносимую боль, но ярость, кипевшая в его душе, легко заглушала эти страдания. Капитан скрипел зубами, стонал и при неловких движениях даже порой вскрикивал, но
Корсаков ждал звонка от группы прикрытия, сидя на квартире у своих старых друзей, которые некогда приютили его в своей ночной вотчине - в педагогическом училище. В эту квартиру он порой заходил отдохнуть и расслабиться, устав от конспиративных трудов. Кому принадлежит квартира, было уже не совсем понятно: официальная хозяйка, некогда известная певица, так весело провела закат своей молодости, что неожиданно обнаружила исчезновение всех накоплений, антикварных вещиц и бриллиантов и оказалась попросту никому не нужной парализованной старухой. Впрочем, опекуны и помощники по хозяйству проявляли к ней немалый интерес, так как старуха являлась обладательницей огромной трехкомнатной квартиры. Однако первая опекунша сбежала сама, не выдержав крутого нрава бывшей примадонны, от второй Марине Яковлевне - так звали старуху - лишь с огромным трудом удалось избавиться, призвав на помощь все старые связи в театральных кругах, так как энергичная девица, дабы поскорее завладеть квартирой, явно решила максимально ускорить переход хозяйки в лучший мир. И лишь третья помощница пришлась старухе по душе - девушка по имени Альбина, одна из тех двух энергичных девиц без определенных занятий, с которыми Корсаков познакомился в тот памятный вечер в "педулище". Родом Альбина была из Тулы, и чтобы не мотаться взад-вперед, постоянно проживала у Марины Яковлевны. Впрочем, в жизни Альбины имелось мало постоянного, и у старухи она оказывалась лишь тогда, когда ее не сманивали к себе разные богемные друзья, которых Альбина имела бесчисленное множество благодаря своему живому характеру и остроумию. Мало-помалу друзья и любовники Альбины пришли к выводу, что необъятная квартира бывшей певицы гораздо удобнее для веселья, чем современные малогабаритные курятники. Друзья приводили своих друзей, компания наслаивалась на компанию, и общение облегчалось тем обстоятельством, что присутствия Альбины дома вовсе не требовалось, поскольку старуха, передвигавшаяся лишь в кресле-каталке, из квартиры, естественно, не выходила. Марина Яковлевна делала вид, будто страшно недовольна постоянно царившим за стенкой ее комнаты шумным разгулом, появлением незваных гостей (которых, тем не менее, с презрительным ворчанием пускала в квартиру), обилием пьяных и легкими нравами богемы, свившей гнездо у нее под боком. Однако всякий раз после очередного лихого празднества старуха неизменно вызывала к себе в комнату Альбину и ее задушевную подругу Ольгу и часами расспрашивала их обо всех перипетиях случившегося и выясняла подноготную всех присутствовавших. Ее породистое лицо при этом оставалось суровым и слегка презрительным, однако праздных вопросов она не задавала, поскольку прекрасно помнила, что и о ком ей рассказывали. "А, это вот тот, который?.." Или:"А, это та, которая вот с тем?.." Когда же девицы во главе с Альбиной пытались начать правильный образ жизни, когда переставали появляться гости и веселье утихало, то Марина Яковлевна утрачивала к девицам всякий интерес и лишь надменно принимала от них все те услуги, которые ей оказывались как инвалиду. Впрочем, веселье вскоре возобновлялось, и все возвращалось на круги своя. Иных гостей, которые, по рассказам девиц, представлялись хозяйке незаурядными личностями, приглашали к ее одру. Они целовали старухе ручку и, как правило, не знали, о чем говорить, а потому чувствовали себя не в своей тарелке под пристальным испытующим взглядом. Старуха же, судя по всему, не ощущала ни малейшего смущения, разглядывала гостя, словно представителя заморской фауны, и затем, не дожидаясь завязывания беседы, бесцеремонно отсылала его прочь. Так у нее побывали опустившийся врач-психиатр Девлет Бекирович - по национальности албанец, а по прозвищу "Полет Валькирьевич"; актер из провинции Бивнев, наделенный не меньшим количеством талантов, чем сам Ломоносов; летчик-ас Колпаков, известный тем, что ни разу не летал даже на пассажирском самолете; весь поэтический Орден куртуазных маньеристов, от признанных мэтров до финансового директора, и многие другие. Старуха принимала всех со своей обычной суровостью и не утруждала себя разговорами. В Притоне (так называлась веселая квартира) бытовала легенда о том, что будто бы одному из куртуазных маньеристов удалось заставить старуху расхохотаться, однако в это мало кто верил. Удостоился приглашения и Корсаков, и лишь ему удалось наладить с Мариной Яковлевной беседу, так как он недолго думая передал ей привет от Веры Николаевны Казариновой. Марина Яковлевна заинтересовалась:"Позвольте, кто это?.. Какая хорошая фамилия, и очень знакомая..." Знакомы старухи, разумеется, не были, в чем Корсаков не замедлил честно сознаться, однако он не сомневался в том, что Вера Николаевна с ее любовью к музыке наверняка видела Марину Яковлевну на сцене, а потому на правах давней поклонницы могла и передать привет.
Бывшая певица узнала от Корсакова много интересного, да и сама рассказала ему немало, хотя разговаривала в свойственной ей манере - как бы сама с собой. В конце концов она заметила, что ее собеседник, неплохо осведомленный о жизни русской артистической эмиграции, очень мало знает о жизни тех же слоев внутри страны. Она осмотрела Корсакова проницательным взглядом и произнесла:
– Вы, конечно, военный... Не возражайте - уж я-то, слава Богу, повидала вашего брата на своем веку. Но не простой военный... Ладно, голубчик, ступайте, и дай вам Бог удачи.
Вышедший от хозяйки Корсаков был встречен восхищенными возгласами - еще никому из гостей не удавалось так заинтересовать собой Марину Яковлевну. Корсаков скромно объяснил, что у него со старухой нашлись общие знакомые. Он вообще старался в Притоне держаться скромно и не обращать на себя внимания многочисленных и порой незнакомых посетителей. Точно так же он вел себя и сейчас - сидел в полутемном уголке и читал книжку Ордена куртуазных маньеристов, порой одобрительно усмехаясь. В своем достаточно почтенном возрасте он не испытывал никакой нужды в очках, хотя зрение никогда не берег - читал и лежа, и в полумраке, и в мчащемся автомобиле. Несмотря на все это, он мог часами вглядываться в цель через снайперский прицел, и глаза его не подводили. Поэтому он не покривил душой, когда в ответ на предостережение пробегавшей мимо Альбины:"Глаза испортишь!" - ответил:"Они у меня железные". Когда Альбина, суетившаяся в ожидании прихода гостей, вновь промчалась мимо него, она крикнула на ходу: