Кольцевой разлом

Добрынин Андрей Владимирович

– Дай-ка инструмент,- обратился Алексей к Бивневу,- я эту песню знаю.

– А я что, не знаю?- огрызнулся актер.
– Ты давай за девушкой ухаживай. Каждому свое.

– Внимание, песня!- воскликнул Саша и начал:

Когда мы с тобой повстречались, Алиса, Не знаю, зачем я в тот миг не ослеп. Сияла в ночи дискотека "У ЛИС Са", Плясали бандиты под музыку "рэп". На запах валюты тебя потянуло, Меня потянуло к твоей красоте, И нежной пиявкой ко мне ты прильнула, И я ощутил холодок в животе...

–

Внимание, припев тут нетрадиционный,- предупредил Саша.

Теперь я прощаюсь, Алиса, Обратно меня не зови, По году рожденья ты Крыса, А крысы не знают любви. Живу я в глухой деревеньке, Тебе меня здесь не найти. Желаю тебе мои деньги В могилу с собой унести.

– Как! Я тоже Крыса!- отбиваясь от Алексея, возмущенно воскликнула Ольга.
– Я что, не знаю любви?

– Настоящей - не знаешь,- сурово произнес Бивнев. Певец с надрывом продолжал:

Того, что имел я, тебе не хватало, Хоть все, что возможно, я в жизни имел. Богатство в трубу на глазах вылетало, Однако тебя я одернуть не смел. По-разному мы подрываем здоровье, Уходим во мрак в силу разных причин, Однако я понял, что только любовью Возможно сгубить настоящих мужчин.

– В припеве слова уже другие,- вновь предупредил Саша.

Прощай, дорогая Алиса, И мне удалиться позволь; Позволь мне уйти за кулисы, Сыграв мою странную роль. За рюмкой я дни коротаю, К тебе позабыл я пути, Но все же твой образ мечтаю В могилу с собой унести.

– И вправду непонятно, припев это или еще что,- заметил Бивнев. За столом разгорелся спор о правилах сочинения песен, а Корсаков поднял трубку зазвонившего телефона и услышал голос Бориса. Некоторое время он молча слушал, потом произнес:

– Хорошо, понял. Сегодня сможете все сделать? Отлично... Без меня справитесь? Ладно, потом позвоните сюда же. Что слышно про Ищенко? А почему так долго не сообщали? Ладно, поиски прекращайте, на них уже нет времени. Сразу он не расколется, а когда расколется, будет уже поздно.

Повесив трубку, Корсаков задумался. Похищение капитана говорило о том, что он недооценил противника, в данном случае - московских бандитов. Но до начала акции оставалось слишком мало времени, чтобы бандиты успели чему-то серьезно помешать. С другой стороны, и на поиски капитана тоже не оставалось ни времени, ни людей. Приходилось делать то единственное, к чему Корсаков в течение всех своих войн так и не смог привыкнуть - списывать еще живых товарищей в графу "безвозвратные потери". Группа прикрытия ничего не смогла выяснить у соседей Ищенко, хотя терпеливо дождалась того момента, когда сосед Юрец пришел в себя. То, что похитили капитана бандиты, можно было понять и без Юрца, а никаких дополнительных подробностей тот добавить не сумел. Корсаков же сразу решил, что на Ищенко вышли через какого-то близкого капитану человека, и поклялся про себя выяснить, чьих рук это дело, если останется в живых. Расследование не выглядело безнадежным - близких людей у Ищенко было не так уж много... Тут Корсаков наконец понял, что его уже давно трясут за руку.

– Виктор,- капризно пропела Альбина, тщетно пытаясь сфокусировать взгляд на его лице,- о чем ты думаешь? Песня обо мне, слушай! Саша, ты самый любимый!- воскликнула она, заключая Сашу

в объятия и довольно нескромно запуская руку ему под рубашку, но при этом косясь на Корсакова. Тот невольно улыбнулся и подумал о том, что никогда и нигде, в каких бы странах ему ни приходилось жить, жизнь не заставляла его смеяться так часто, как в России, хотя ни благополучием, ни спокойствием российская жизнь похвастаться не могла. Саша кое-как вырвался из рук Альбины и провозгласил:

– Песня-тост за младшую хозяйку "Притона". Подхватывают все!

Альбина, Альбина, я был человеком, На жизнь зарабатывал сам, Но в сумраке черном я волком позорным Скитаюсь теперь по лесам. Я жадно смотрел в твои очи, Альбина, В коварные очи твои, И сбился я с круга - ни стало ни друга Теперь у меня, ни семьи.

– "Каховка, Каховка, родная винтовка",- пояснил Бивнев.
– Песня про бронепоезд.

– Я что, похожа на бронепоезд?- икнула от изумления Альбина.

– Не слушай этого интригана,- фыркнул Саша.
– Ты песню слушай!

Тебя окружали веселые хлопцы, А я был не нужен тебе. Сжила ты со свету беднягу-поэта, Чтоб смело предаться гульбе. Оброс я усами, когтями, зубами По ведьмовской воле твоей И яростным волком брожу по проселкам, Пугая людей и зверей. Альбина, плутовка, ты словно винтовка - Все части на месте в тебе. С цевья до приклада - лишь ты мне отрада В моей горемычной судьбе.

– Почему он сравнивает меня черт знает с чем? То с бронепоездом, то с винтовкой?- недоуменно спросила Альбина, глядя прямо перед собой.

– Поэт,- с преувеличенным почтением отозвался Бивнев. Саша продолжал:

Альбина, Альбина, я слышу твой голос, Когда же к тебе прибегу - "Какой ты упорный, волчина позорный",- Ты мне говоришь, как врагу. И вновь ты картечью палишь из двустволки, Моих не жалея седин. Навеки умолкли веселые волки, В живых я остался один. И я выхожу на глухой полустанок, Пургой занесенный почти, Сижу под луною и жалобно вою На старом запасном пути.

– Браво, маэстро!- воскликнул Бивнев. Альбина вновь сгребла Сашу в объятия и осыпала поцелуями, мурлыча при этом всякие нежные прозвища.

– Девушка, я вас умоляю! Время секса еще не настало! Еще не все песни допеты!- защищаясь, кричал Саша.

– И не все бутылки допиты,- бубнил Бивнев, наполняя рюмки.

– Нет, настало! Нет, настало!- гнула свое Альбина. В этот миг раздался звонок в дверь. Алексей оставил в покое попку Ольги и пошел открывать, повалив при этом свой стул. Через минуту он появился в кухне вместе с изрядно подвыпившим Толяном и с худосочной подругой Толяна по прозвищу "Ольгунчик" - персонажами, памятными Корсакову еще по первому российскому вечеру в "педулище". Ольгунчик, как и тогда, имела весьма чопорный вид и старалась показать, что к Толяну не имеет никакого отношения. Толян, как и тогда, ничуть этим не смущался. Первым делом он обратился к Ольгунчику: