Кольцевой разлом
Шрифт:
– Скажите, а это верно, что вы гражданин США и находитесь в розыске за убийство полицейских?- в отчаянии спросил обозреватель, дабы как-то прервать поток поучений. Вообще-то он хотел попридержать в запасе этот сильный козырь, но собеседник чересчур явно доминировал над ним. Ищенко вздрогнул - такого удара он не ожидал. До этого он получал эстетическое наслаждение от непринужденного поведения Корсакова перед камерой. "Вот настоящий аристократ,- думал он.
– Что ни говори, а породу никуда не денешь". Однако после прозвучавшего острого вопроса капитан напрягся в ожидании ответа. Впрочем, вскоре он с облегчением перевел дух, услышав по-прежнему спокойный, чуть насмешливый голос Корсакова:
– Совершенно верно. Радует, что вы серьезно подготовились к сегодняшнему интервью. Должен
– Скажите, а в чеченской войне вы принимали участие?- спросил гость.
– К сожалению, нет,- ответил Корсаков.
– Думаю, я мог бы принести там определенную пользу, однако в это время я был в Таджикистане. Я знаю язык фарси, знаю тот театр военных действий и счел более целесообразным свое присутствие там.
– Вы говорите - "к сожалению",- с праведным негодованием в голосе промолвил обозреватель.
– Неужели вы и впрямь хотели бы принять участие в такой бессмысленной, кровавой и преступной войне?
– "К сожалению" я произнес совершенно сознательно, не думайте, пожалуйста, что вы поймали меня на слове,- заметил Корсаков.
– Что касается тех эпитетов, которые вы применили по отношению к чеченской кампании, то кровава всякая война, и чеченская в этом смысле является совершенно обычной. Бессмысленной ее сделало наше правительство, не дав армии довести ее до победного конца, и оно же сделало ее преступной, вступив в закулисные переговоры с противником и в конечном счете предав своих солдат. Полагаю, что чеченская сторона сознательно шла к войне, устроив геноцид русского населения и откровенно грабя Россию в самых разных формах. В противном случае лихорадочное вооружение Чечни просто не поддается объяснению. Чеченское руководство не шло на компромиссы, потому что знало слабость и внутреннюю гнилость наших правящих верхов, и ход событий подтвердил его правоту. Итоги этой войны неизбежно должны быть пересмотрены - по экономическим, политическим, нравственным и каким угодно мотивам. Однако существующая власть на такой пересмотр не пойдет - отсюда и наше отношение к этой власти.
– А вы не боитесь, что люди, которые увидят это интервью, осудят вас, отвернутся от вас? Очень уж непопулярные идеи вы проповедуете,- ехидно прищурился обозреватель. Корсаков спокойно возразил:
– Легенду о непопулярности чеченской войны придумали средства массовой информации. Вы вообще сильно напоминаете мне глухаря на току- полностью упоены теми звуками, которые сами же издаете. При этом вы постоянно давали полностью искаженную информацию о причинах и характере войны, о действиях армии. В результате вы решили, что оболванили все население страны. Могу вас уверить, что это иллюзия: поговорите со зрелыми российскими мужчинами, и в девяти случаях из десяти ответ будет не в вашу пользу, а ведь воевать-то в случае чего предстоит им, их в первую голову и надо спрашивать. То, что происходило в Чечне, со стороны России и войной-то, собственно, нельзя назвать: в военное время за одну-единственную передачу из тех, которые вы стряпали десятками, вас вывели бы в расход как паникера и вражеского пропагандиста в одном лице. Попробовали бы сторонники Москвы создать в воюющей Чечне телеканал, подобный вашему,- их участь нетрудно было бы предсказать. И вот, чтобы подытожить все сказанное, я вновь хочу задать вам один-единственный вопрос: зачем? Зачем вам понадобилось показывать все именно в таком свете, ведь ваша позиция работала на поражение России? Зачем вам оно понадобилось? Или вам приказали ваши работодатели? Впрочем, это вопрос риторический,
Обозреватель не был новичком в своем деле, умел овладеть разговором и пустить его в нужном для себя направлении. Однако в голосе его теперешнего собеседника наверняка было нечто гипнотическое - главарь террористов вел разговор как хотел, и обозреватель ощущал свою полную неспособность этому помешать. Не столько в содержании, сколько в тоне речи Корсакова присутствовала неотразимая убедительность, и потому вопросы, с которыми теперь уже он обращался к обозревателю, звучали особенно уничтожающе. Единственное, что сумел сделать обозреватель, так это промямлить что-то об искренности своих убеждений и о том, что старается он из любви к истине, а не за деньги работодателей. Корсаков с уважением произнес:
– За вас стоит порадоваться - вы по-настоящему счастливый человек, коли занимаетесь в жизни тем, что вам нравится, да еще и получаете за это деньги. Неплохие, должно быть? Какая у вас зарплата, если не секрет?
На этот вопрос обозреватель категорически отказался отвечать, несмотря на всю свою подавленность. Корсаков развел руками:
– Понимаю, коммерческая тайна, ничего не поделаешь. Приходится сделать вывод, что и вас, и ваших нанимателей интересует только истина, и ничего больше. Знаете, если бы критерием истины являлся ваш телеканал, то пришлось бы сделать и другой неутешительный вывод: что для России плохо, то и истинно. Стало быть, истина и Россия - вещи несовместимые, и надо выбирать, которой из двух надлежит погибнуть. Я бы, пожалуй, выбрал истину. Черт с ней, с вашей истиной - заимеем свою и будем жить припеваючи. В завершение нашего разговора позволю себе вновь напомнить вам простое правило - или опять же истину, если хотите: никогда не считай себя умнее других. Не стоит ту истину, которая вам желательна, вколачивать в чужие мозги, а то могут последовать различные нежелательные реакции, как, например, комплекс генерала Геймана. Слыхали вы о генерале Геймане?
Корсаков сделал паузу. Обозреватель тупо посмотрел на него и ответил:
– Не слыхал.
– Я так и думал,- кивнул Корсаков.
– С историей у вас слабовато, это заметно. Кстати, почему вы все время говорите в эфире "э-э"? За те деньги, которые вам платят, вполне могли бы нанять логопеда... Ну так вот, о генерале Геймане. Служил он при Николае I и происходил из тех еврейских детей, которых отнимали от родителей и приписывали к воинским частям. Так что армейскую лямку он тянул с самых низов и на Кавказе дослужился до генерала - можно представить, какой это был служака. Тогда в действующую армию тоже приезжали журналисты, в том числе и зарубежные, генерал читал потом их корреспонденции, и в результате у него развился тот самый комплекс: он не мог видеть журналиста, чтобы его не выпороть. Это и до царя доходило, и неприятности у генерала были, но он ничего не мог с собой поделать - так и порол журналистов до ухода в отставку по старости. Возможно, он исходил из того, что коли журналист, то уж заведомо заслуживает порки и нельзя упускать случай. Должен вам сказать,- Корсаков таинственно понизил голос,- что я с ним вполне солидарен. Похоже, и у меня тот же комплекс...
Огонек безумия, блеснувший в глазах Корсакова, заставил обозревателя инстинктивно отодвинуться. Однако хозяин придвинул свое кресло поближе и страстно прошептал:
– Сами разденетесь или помочь?
Ошеломленный обозреватель сначала выдавил свое знаменитое "э-э" и лишь затем сумел членораздельно выкрикнуть вопросы:
– Что вы имеете в виду?! Что вы собираетесь со мной делать?!
– Как что?- удивился Корсаков.
– Выпороть.
– Не имеете права!- закричал обозреватель.
– Я журналист, я лицо неприкосновенное! Это бесчестно!
– Я понимаю,- грустно сказал Корсаков,- но не могу с собой справиться. Заранее раскаиваюсь и прошу прощения... Да не переживайте вы так, от этого еще никто не умирал. От порки одна польза, вот увидите.
Охранники, в течение всего интервью сидевшие с неподвижностью истуканов, молниеносно оживились, схватили обозревателя, спустили с него штаны и уложили лицом вниз на стол. Корсаков заметил, что оператор оторвался от окуляра, и прикрикнул на него: