Кольцевой разлом

Добрынин Андрей Владимирович

Едва увидев своего недруга на экране, Пистон почему-то сразу связал то интервью, которое у него брали, с событиями в центре Москвы. Человек, занимающийся такими делами, мог засветиться на экране и показать свое лицо всей ментуре лишь в том случае, если он обеспечил себе неуязвимые позиции, позволяющие разговаривать с позиции силы и ничего не бояться, а сейчас такие позиции имели в стране только московские террористы. Прислушавшись к беседе, Пистон понял, что не ошибся. Зловещий тип изрекал свои воззрения на ситуацию в стране и в данный момент вовсе не казался зловещим. Пистон невольно восхитился его непринужденным и в то же время вежливым поведением перед камерой - сам-то Пистон, когда ему однажды пришлось выступать перед телевидением как лицу, пожертвовавшему крупную сумму на детский приют, держался так, словно аршин проглотил. Этот же громила в своей ладно сидящей камуфляжной форме сидел, непринужденно откинувшись на спинку кресла, и даже заурядные "командирские" часы на его запястье и дешевенький серебряный крестик, видневшийся на груди, выглядели куда более импозантно, чем тяжелые золотые цепи Пистона. Террорист

не моргнув глазом заворачивал такие длинные фразы, что Пистон внутренне напрягался, ожидая момента, когда говорящий собьется. Однако все фразы завершались на удивление гладко и осмысленно, более того, террорист успевал и пошутить, и даже отпустить комплимент тележурналистке. В своей компании Пистон никогда не признался бы, что восхищается этим человеком, который так его унизил, но сейчас компании вокруг не было, и Пистон размышлял:"Вот это мастер! Авторитет так и прет. И чего он какой-то херней занимается? Любых высот человек мог бы достичь..." "Любых высот" в понимании Пистона означало "любых денег", и бандит тут же возразил сам себе:"А что, он не достиг разве? Одной налички в Центре сколько, и вся она его. Да это мелочь по сравнению с тем, сколько ему с радостью заплатят, лишь бы он со своими людьми оттуда ушел. Это ж миллиарды, миллиарды зеленых, японский бог!" Когда речь заходила о деньгах, Пистон совершенно непроизвольно начинал строить комбинации, направленные на то, как бы эти деньги присвоить. Вот и сейчас он погрузился в раздумье, хотя миллиарды его недруга были вроде бы изначально недоступны. Тем временем журналистка спросила Корсакова о его отношении к российской приватизации. "Классическая операция по ограблению трудящихся,- спокойно ответил тот.
– Сначала выпускаются ценные бумаги - якобы на сумму всего национального достояния, затем проводится долгая игра на понижение, и в конце концов бумаги скупаются по дешевке. Если прибавить сюда привилегированное положение бывших советских чиновников и хозяйственников в ходе приватизации, когда директора непонятно почему получают огромные доли в пакетах акций, то народ, естественно, остался на бобах. Заметьте, я говорю только о законных моментах в ходе приватизации, но ведь нарушения закона при оценке имущества, при проведении аукционов, при распределении акций имели и имеют повальный характер, и борьба с ними практически не ведется в силу порочности существующей власти. Наконец, распоряжаются на практике приватизированным имуществом руководители предприятий, какой бы долей акций они ни обладали. То есть все происходит точно так же,как при социализме, когда директор на предприятии был всем, а рабочий - ничем, с той только разницей, что теперь директором сверху не командуют, теперь он - сам себе голова. Если в этом и состоят великие завоевания демократии, то думаю, что они несколько преувеличены",- и Корсаков чуть виновато улыбнулся тележурналистке. Пистон, в голове которого носился обаятельный образ миллиарда "зеленых", не вслушивался в его слова, а если бы и вслушивался, то ни в коем случае не поддержал бы его точку зрения, пусть даже и не сумел бы ее опровергнуть. В душе Пистон являлся стойким демократом, то есть сторонником существующего режима, и положение, при котором одни гребут деньги лопатой, не гнушаясь ради этого никакими средствами, а другие вкалывают и перебиваются с хлеба на квас, считал единственно нормальным. Осуждать нарушения закона и тем более каких-то там моральных норм, допущенные с целью наживы, Пистону никогда не пришло бы в голову. Более того, если бы Пистон внимательно слушал Корсакова, то непременно решил бы, что тот критикует эти нарушения, лишь имея в виду каким-то образом на критике нажиться. Однако Пистон не слушал - он лишь задумчиво бурчал себе под нос:"Во как базарит мастер - как будто книжку читает... И подвешен же язык у чувака..." Тележурналистка уже собралась откланиваться, когда Пистона наконец осенило. Он вспомнил, с чего началось его знакомство с Корсаковым (фамилию своего недруга он успел разобрать): с посещения людьми Пистона некой жившей по соседству старухи, оказавшейся затем вроде бы теткой Корсакова. Племянник на славу постоял за тетушку, устроив Пистону крупные неприятности, так что тот предпочел выкинуть из головы и старуху, и ее квартиру. Вдобавок стороной Пистон узнал, что старухе обеспечили плотную охрану. Однако теперь ситуация изменилась: грозный племянник сидел в Центре и в ближайшее время никак не мог его покинуть. Оставалась охрана, но с ней Пистон надеялся справиться без труда - прошло столько времени, она наверняка успела успокоиться и расслабиться. А вот тетушка вряд ли успела за это время опротиветь племяннику, подумал с ухмылкой Пистон, залпом осушил очередной бокал томатного сока и потянулся за сотовым телефоном.

Вечером того же дня капитану Ищенко позвонили по сотовому телефону - по тому номеру, который он берег для экстренных случаев и который был известен только Корсакову, капитану Неустроеву и еще двум старым коллегам Ищенко. Звонил как раз один из этих двоих.

– Привет, Коля,- узнав голос, поздоровался Ищенко.
– Что случилось? С семьей что-нибудь?

– Пока ничего, но может случиться,- сказал Коля, носивший погоны майора милиции.
– Насчет семьи не беспокойся, с ней все в порядке, этот вопрос у меня на контроле. Появилась другая интересная информация. Ты вот просил меня старушку прикрыть, Вера Николаевна зовут, помнишь?

– Само собой, помню,- ответил Ищенко.
– Что с ней?

– С твоей агентурой теперь я работаю,- напомнил коллега.
– Ну так вот, некто Пистон - погоняло тебе знакомое, конечно?
– заинтересовался этой Верой Николаевной. Он созвал своих дружков, а у одного из них твой человек работает водителем...

– У Назима,- вставил Ищенко.

– Точно. Когда сходняк кончился и братва стала разъезжаться,

Назим так разволновался, что стал обсуждать прямо в машине то, о чем там говорилось. Оказалось, у Пистона появилась идея похитить эту самую старушку. Когда-то Пистон хотел отобрать у нее квартиру, но тут появился племянник, наехал на Пистона и заставил его про этот план забыть. А сейчас этот самый племяш возглавляет всю заваруху в центре Москвы. Ну вот Пистон и подумал, что денег сейчас у племянника море, сам он защитить свою тетку не сможет, зато сможет хорошо заплатить, когда ее похитят. Ну вот Пистон и собрал братву, чтобы ему помогли людьми, а главное, как я думаю,- чтобы в случае чего не остаться одному. Все-таки команда-то у племянника мощная, сам знаешь. Так что ты уж передай ему про тетушку...

– Кому - "ему"?- изобразил непонимание Ищенко.

– Да брось, Серега, не пудри мозги старому оперу,- усмехнулся майор Коля.
– Я давно догадался, что ты с теми делами завязан, которые сейчас в Центре делаются. Да и поаккуратней надо быть, видели тебя там...

– Ну ладно, проехали,- буркнул Ищенко.
– Ты расскажи, что на сходняке решили, это же самое главное.

– Если кратко, то послала братва Пистона с его предложением. Видать, крутой человек этот теткин племянник, застращал он их капитально. Назим сказал Пистону так:"Даже если Центр возьмут штурмом, все равно племяш уцелеет - у таких всегда отходные пути есть, достаточно вспомнить Чечню. А если он уцелеет, то нам всем хана. Надо смотреть правде в глаза - если мы волки, то он лев, и нам с ним не тягаться. Ну а если Центр не возьмут, а так скорее всего и получится, то надо быть вообще самоубийцей, чтобы впрягаться в это дело. У меня свой бизнес есть, я его тихонечко веду, а будут прижимать - Корсаков, Морсаков, все равно,- уйду на дно и всплыву где-нибудь в другом месте. А послушаемся тебя - всплывем, как трупы в Яузе, синие и раздутые". Вот что сказал Назим, и все остальные его железно поддержали - никто даже не спросил про условия в случае участия. Одним словом, Пистон остался один.

– То есть Пистон от этой идеи все же не отказался?- уточнил Ищенко.

– Наоборот. Как понял водила из слов Назима, Пистон был вообще какой-то странный, весь на нервах, а когда братва пошла в отказ, совсем взбесился. Заорал:"На пидора божусь - не отступлюсь от этого дела. Или возьму бабку, или пускай завалят". Так что какие-то действия с его стороны обязательно последуют. У бандитов, сам знаешь, одна есть хорошая черта - публично словами не принято бросаться. Да я Пистона в чем-то и понимаю: племяш, судя по всему, его когда-то за тетку крепко наказал,- авторитет, естественно, страдает. А если дело выгорит, то авторитет взлетит до небес. Но все же не думал я,что он такой азартный.

– Он случайно не на игле сейчас?- поинтересовался Ищенко.

– Нет. Бухать бухает, а наркотой никогда не занимался.

– Ну, от бухла тоже винтом пойдешь, смотря сколько бухать,- заметил Ищенко.
– Ладно, Коля, спасибо тебе.

– Как у вас там дела-то? Держитесь?- спросил Коля с легким смущением в голосе, понимая доверительный характер вопроса.

– Все нормально, держимся, не волнуйся,- усмехнулся Ищенко.

– Ну и дай вам Бог, как говорится,- облегченно вздохнул Коля.
– Ладно, пока, Серега. Насчет семьи не беспокойся,а насчет бабульки имей в виду.

Закончив беседу, Ищенко не торопился сломя голову мчаться к Корсакову с полученным известием, тем более что заметил входившую в кабинет Альбину. Судя по ее лукаво блеснувшим глазам, на уме у нее было на сей раз отнюдь не мытье полов. Размышляя о полученном известии, он произвел обход постов в здании, где располагался командный пункт, и вокруг него, и только после этого направился в подвальный кабинет. Постучал он без всякого стеснения, зная, что Корсаков не из тех людей, которые могут обтяпывать любовные делишки прямо в кабинете среди бела дня, заставляя ждать посетителей. Действительно, Корсаков сидел за своим столом, откинувшись на спинку стула, и смеющимися глазами смотрел на Альбину, которая стояла, подбоченившись, посреди кабинета и возбужденно что-то говорила. Бросив гневный взгляд на вошедшего Ищенко, она фыркнула и метнулась прочь из кабинета.

– Чего это она?- опасливо покосившись ей вслед, спросил капитан.

– Жалуется на бойцов,- весело пояснил Корсаков.
– Не грубят, но по попе хлопают.

– Ага,- отозвался Ищенко,- она бы еще юбку совсем до п...ы надела. Обстановка военная, мужики одни, без баб, так поскромней надо быть. Или она думает, что раз она при командире, то все должны перед ней на цирлах ходить? Нет, по-моему, это она тебя торопит таким образом - дает понять, что другие мужики на нее тоже посматривают.

– Похоже, что так,- согласился Корсаков.
– Ну что там у тебя?

Капитан вкратце изложил полученное сообщение. Корсаков слушал, глядя на карандаш, который с невероятной ловкостью вертел между пальцами. Когда капитан умолк, Корсаков поднял на него спокойный взгляд.

– Ну ты ведь знаешь, что надо делать?-спросил он. Капитан молча кивнул.

– У меня тут каждый человек на счету,- напомнил Корсаков.
– Но один ты не справишься. То есть, может, и справишься, но это лишний риск. Я тебе дам Бориса и Костю - ты их знаешь, надежные ребята.

– Лучших людей даешь, Федорыч, спасибо,- усмехнулся Ищенко.

– Да я не за тебя беспокоюсь, а за тетушку,- усмехнулся в ответ Корсаков.
– Но пока вы мне нужны - думаю, что в ближайшие дни здесь следует ожидать значительных событий. Время ведь еще терпит, так ведь?

– Ну да, если учесть, что Пистон в деле один, а у Веры Николаевны охрана,- ответил Ищенко.
– Такие дела, как похищение, с кондачка не делаются - сначала надо изучить распорядок жизни объекта, подходы к дому, количество охраны и ее размещение... Даже если Пистон полезет напролом, все равно ему нужно время, чтобы набрать людей и выяснить, сколько человек в охране и где они находятся.