Кольцевой разлом
Шрифт:
инициативе начали при появлении Корсакова становиться "смирно" и при наличии головного убора отдавать честь. Корсаков видел в этом не только уважение к себе: его людям хотелось чувствовать себя частью армии, пусть даже маленькой, и он приветствовал их желание. Появился командир гарнизона дома, вскинул руку к берету. Корсаков спросил его:
– Вам передали, что на вашем участке генерал Кабанов собирается перейти на нашу сторону?
– Так точно, недавно звонили из штаба,- ответил командир гарнизона.
– Нам такие гости ни к чему,- сказал Корсаков.
– Хороший вояка, но человек гнилой. Не знаю, какой смысл он вкладывает в свой переход, но я в нем никакого смысла для нас не вижу и не собираюсь его допускать. Давайте пройдем в огневую точку, которая у вас на втором этаже, и достаньте мне мегафон. Может, удастся образумить генерала.
В комнате одной из квартир второго этажа, выходившей окнами на Садовое кольцо, за бруствером из мешков с песком стоял на сошках пулемет Калашникова. Корсаков подошел к амбразуре, отстранив пулеметчика. Как раз в этот момент на противоположной стороне Садового кольца, вылетев из переулка, с визгом затормозила черная "волга". Водитель выскочил
– Генерал Кабанов! Остановитесь и выслушайте меня!- раздельно произнес он. Генерал повиновался и застыл, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Корсаков продолжал: - Генерал! Вам уже было заявлено, что мы не намерены принимать вас к себе ни в качестве пленного, ни в качестве перебежчика. У нас вполне хватает и рядовых бойцов, и командиров, и ваших пленных солдат. К тому же мне слишком хорошо известны ваша жизненная практика, ваши способы делать карьеру и зарабатывать деньги, чтобы я принял вас в число моих людей, а тем более позволил вам командовать кем-то из них. Многих из них вы совсем недавно погубили, добровольно согласившись возглавить боевые действия против нас. Вы погубили бы всех нас, если бы по не зависевшим от вас причинам не потерпели поражение.
Корсаков говорил не столько для генерала, слушавшего его с презрительной ухмылкой, сколько для своих людей, многими из которых генерал командовал когда-то, и для солдат, с напряженным вниманием следивших за происходящим с той стороны Садового кольца. "Они ведь могут подумать, что ты просто боишься соперника",- пронеслось у Корсакова в голове. Однако он тут же возразил себе:"В любом случае я не могу допустить сюда человека, вокруг которого все гниет. Пусть думают что хотят, а я сделаю то, что должен".
– Генерал, из уважения к вашим боевым заслугам прошу вас одуматься и вернуться,- продолжал Корсаков в мегафон.
– Все равно вы не заставите нас поступить так, как желательно вам. Если потребуется, мы без колебаний применим оружие.
Генерал ухмыльнулся еще шире, показав прокуренные зубы, что-то произнес - Корсакову показалось, что матерное ругательство - и вновь зашагал вперед. "Смерти ищет",- пробормотал кто-то рядом с Корсаковым. "Может, и так,- подумал Корсаков.
– Может, он вовсе и не надеялся на то, что мы возьмем его в плен. Но мы его точно не возьмем". Корсаков проверил, готов ли пулемет к стрельбе, и упер в плечо приклад, перенеся тяжесть ствола на сошки. За время его приготовлений все разговоры и шепоты замерли и установилась гнетущая тишина. Корсаков поймал в прицел шагающую фигуру и нажал на спуск. В тишине и в тесноте помещения короткая очередь прогрохотала оглушительно, толчками приклада отдаваясь в плече Корсакова. Генерал сбился с шага - пули легли в метре перед ним, брызнув искрами и выбитыми кусками асфальта. Однако замешкался генерал всего на секунду и вновь упрямо двинулся вперед. "Смерти ищет",- со вздохом повторил тот же голос. Прогремела еще одна очередь, и генерал застыл, словно наткнувшись на невидимое препятствие - на сей раз пули прощелкали по асфальту в каких-нибудь тридцати сантиметрах перед носками его ботинок и с визгом унеслись в ярко-синее небо.
– Генерал, в следующий раз стреляю на поражение,- предупредил Корсаков и вновь прижал приклад к плечу. Какое-то время генерал стоял неподвижно, потирая ладонью щеку, по которой, видимо, хлестнули отбитые пулями кусочки асфальта. Секунды тянулись бесконечно, но вот генерал надвинул на глаза кепи и снова двинулся вперед.
– Прощай, генерал,- прошептал Корсаков и дал длинную очередь, каким-то шестым чувством предощущая траекторию, по которой пули пересекут пространство, отделявшее дуло пулемета от идущей фигуры, и вопьются в увешанную наградами грудь. Приклад заколотился в плечо, стреляные гильзы со звоном посыпались на пол. Было видно, как передернулось, словно марионетка, тело генерала, как в одну сторону отлетели клочья камуфляжной формы, а в другую, блеснув на солнце золотом, одна из медалей. Отброшенный назад пулевыми ударами, генерал тем не менее сохранил равновесие, суетливо перебирая ногами, как пьяный, и сумел не упасть. Кепи свалилось у него с головы, седые волосы растрепались по ветру. Он с трудом остановился, превозмогая силу, пытавшуюся опрокинуть его навзничь, пошатнулся, но все же сделал шаг вперед, за ним другой и третий. Затем его ноги подкосились, он упал на колени и перевалился на бок. Корсаков оторвался от приклада и посмотрел на окружавших его людей. Все они неотрывно наблюдали за происходящим - кого оттеснили от амбразуры, тот вскарабкался на мешки и смотрел поверх бруствера.
– Все, готов,- произнес кто-то.
– Вся очередь точно в грудь.
– Нет, глянь, встает!- ахнул другой голос. Корсаков быстро повернулся к амбразуре и тут же снова припал к пулемету: генерал Кабанов перекатился на живот, затем, с огромным трудом отжавшись от мостовой, встал на колени и вытащил из кобуры пистолет Стечкина. Его рука с пистолетом бессильно плавала в пространстве, он опустил ее, но тут же перехватил пистолет уже двумя руками и выпустил очередь навскидку. Корсаков в последний момент успел крикнуть:"Ложись!", и бойцы, смотревшие на генерала поверх мешков, едва успели скатиться с подоконника на пол. Пули чиркнули по верхней кромке бруствера, с визгом хлестнули по потолку, осыпав всех побелкой, и, отскочив рикошетом, прощелкали по дальней стене комнаты. Корсаков уже собрался было стрелять снова, но увидел, как генерал, попытавшись встать, вместо этого повалился ничком, выбросив вперед руку с пистолетом. Корсаков смотрел на лежащего сквозь прицел и видел, как вокруг тела с необычайной быстротой образуется огромная лужа крови. Впрочем, еще когда генерал был жив и здоров, при взгляде на него создавалось впечатление, будто крови тесно в его бочкообразном теле. Теперь кровь стремительно покидала свое вместилище, а Корсаков терялся в догадках, для чего же генералу потребовалось предпринимать переход. "Может, он убить меня хотел?- думал Корсаков.
– Или кого-нибудь из наших - кто подвернется?" Последние мгновения жизни генерала наводили на такую мысль. Однако мертвые молчат, а генерал Кабанов, распростертый в блестевшей алым лаком луже крови, был непоправимо мертв. Его истинным побуждениям предстояло навсегда остаться тайной.
Франсуа Тавернье проснулся на рассвете. Теперь он просыпался очень рано, нарушив нормальный сон непосильной работой и непрерывным поглощением крепкого кофе. По опыту зная, что больше не заснет, он превозмог утреннюю истому, поднялся с дивана и, бросив взгляд на Шарля, мирно сопевшего на диване напротив, взял со стола бинокль и вышел на балкон. Солнце еще не взошло, и все вокруг было в серых тонах, скованное предутренней неподвижностью. Тавернье поднес бинокль к глазам и обвел взглядом улицы Центра, однако не увидел ничего, кроме все тех же серых тонов, неподвижности и безлюдья. Тогда он пошел в ванную, принял душ, затем поставил на кухне воду для кофе. Пока она закипала, он вновь вышел на балкон и вновь увидел застывшие изгибы переулков, уступы зданий, синеватую дымку вдали. Прихлебывая кофе, он вспоминал полученное накануне по факсу послание своего патрона. Несведущему человеку оно могло бы показаться весьма сдержанным по тону, однако хорошо знавший своего хозяина Тавернье знал и то, что послание, "в целом" одобрявшее их с Шарлем деятельность в Москве, означало крайнюю степень восторга. Переданные недавно в Париж видеоматериалы, запечатлевшие визиты в штаб мятежников различных высокопоставленных и просто очень известных лиц, с журналистской точки зрения являлись и впрямь стопроцентно ударными. Тавернье не мог по совести сказать, есть в приобретении этих материалов хоть малая его заслуга - ему их просто приносили люди Корсакова, давали краткие пояснения в случае необходимости и тут же исчезали. Однако и сам Тавернье не щадил ни себя, ни Шарля. С утра до вечера они то мотались по Москве, снимая все мало-мальски любопытное, опрашивая и простых, и всем известных людей, то обрабатывали собранное за день. Допив кофе, Тавернье некоторое время неподвижно сидел на табуретке, чувствуя, как понемногу отступает сонная одурь, а затем в третий раз вышел на балкон. Уже всходило солнце, заблестела роса на скатах крыш и на камуфляжной раскраске бронемашин, стоявших внизу во дворе - оттуда слышались хриплые спросонья голоса солдат. Первый ветерок пошевелил листву тополей, в ней заиграли маслянистые блики, завозились и закричали птицы. Однако на противоположной стороне Садового кольца даже в бинокль по-прежнему нельзя было заметить ни единого движения. Кое-где ослепительными отблесками вспыхивали окна, золотые блики пробегали по волнующейся листве, но улицы оставались пустынны и мертвы, лишь тускло поблескивала роса на асфальте. Вдруг Тавернье заметил в бинокль седого человека в пиджаке, наброшенном на майку, в тренировочных штанах и в домашних тапочках. Человек крадучись выбрался из подъезда, озираясь, перебежал улицу и уткнулся взглядом в стену дома, точнее, на белый квадрат листка бумаги, прилепленного к этой стене. Через минуту человек еще раз огляделся по сторонам и принялся отдирать листок от стены. Когда ему это удалось, он опрометью скрылся в свой подъезд. И тут Тавернье все понял. Он схватил со стула свои джинсы и рявкнул:
– Шарль! Вставай, черт побери! Надо ехать!
– Куда?- поинтересовался Шарль, открыв один глаз.
– В Центр!- воскликнул Тавернье.
– Он пуст! Мятежники ушли! Там никого нет! Надо спешить, мы окажемся там первыми! Представь себе: абсолютно пустынный город после ухода завоевателей, и мы первыми снимаем его!
– А с чего ты взял, что они ушли?- спросил Шарль.
– И куда они делись?
– Я чувствую! Чувствую, что их там нет!- радостно восклицал Тавернье.
– Кстати, почему бы им не уйти - ведь их требования большей частью выполнены? Их заявления насчет того, будто они намерены сидеть в Центре еще месяц - это просто дезинформация, чтобы им никто не помешал. А куда они делись, я не знаю, но я не знаю и того, откуда они появились...
Шарль, увлеченный напором компаньона, поднялся, сходил в ванную, затем на кухне влил в себя чашку кофе и принялся проверять аппаратуру.
– Скорее, скорее,- торопил его Тавернье,- пока никто не пронюхал!
Они спустились на охраняемую стоянку, примыкавшую к их престижному дому. Там в будке, несмотря на все потрясения, продолжали исправно нести вахту охранники, одного из которых им пришлось разбудить. Реформы пошли на пользу нерадивым русским хотя бы в одном отношении: вынудили их держаться за рабочие места, в особенности за те, которые позволяли получать чаевые от богатых иностранцев. Узнав Тавернье, не раз дававшего такие чаевые, охранник спросонья засуетился так, словно его самого должны были запрячь в экипаж, хотя на самом деле от него требовалось только открыть шлагбаум. Тавернье сел за руль и, едва ли не места включив третью передачу, вылетел со двора на улицу и помчался прямиком к Садовому кольцу.