Колчаковщина (сборник)
Шрифт:
Мальчик высунулся в окно, осмотрел улицу в обе стороны и недоверчиво обернулся к матери.
— Ну, уж война, а что же на улице никого нет? Разве это война?
Наташа захлопнула окно, рассеянно остановилась возле связанной корзины и узлов. Отсутствие мужа беспокоило все сильней и сильней. Что же с Димитрием? Почему его нет так долго? Может быть, город уже взят?
Миша не отходил от матери.
— Мама, почему папа долго не идет? Почему мы не едем на пароход?
Прятала от Миши расстроенное лицо и утешала:
— Должно
Снова шла к окну, тоскующими глазами смотрела в примолкшую улицу. Димитрия не было.
Киселев вышел из исполкома вместе с Андреичем, Верой и Петрухиным. Вера стала прощаться с товарищами. Андреич задержал ее руку.
— Послушайте, Вера, ведь не поможете ничем. Спешите на пароход, пока не поздно.
Вера покачала головой.
— Вы не поймете, Андреич. Я должна попытаться узнать о Соломоне. Я успею вернуться.
— Ну, хорошо. Только, смотрите, не лезьте на рожон.
— Я пойду с ней, — сказал Петрухин, когда Вера отошла.
— И то, Алексей, надежнее будет. Ну, а ты, Димитрий, куда?
— Мне за женой заехать.
— Возьми мою машину и дуй. Мне в горсовет, тут близко.
Киселев сел в автомобиль, сказал шоферу адрес. Машина ринулась вперед… Сзади упал первый снаряд, звонко разорвал молчание улиц и переулков.
Киселев нагнулся к шоферу.
— Товарищ, скорей!
Машина — вихрем, пыль за машиной — вихрем. В стремительном беге закачались дома, сгрудились переулки. В знакомую улицу поворот на полном ходу. Колеса машины оторвались от земли. Димитрий ухватился за борт, закачался, крикнул шоферу:
— Товарищ, скорей!
В конце улицы в облаке пыли вырос лес копий. Автомобиль дернулся назад-вперед, назад-вперед, заметался в узенькой уличке.
— Товарищ Киселев, казаки!
Димитрий со стоном сжал голову, упал на дно машины…
Мчались назад. Свистели пули вдогонку, с гиканьем скакали казаки…
Наташа еще раз высунулась в окно, посмотрела в одну сторону, в другую. От притаившихся серых домишек повеяло жутью. Миша стоял возле, теребил за платье и хныкал:
— Мама, пойдем на пароход.
Со вздохом отошла от окна.
— Пойдем, Миша.
Торопливо собрала сынишку, оделась сама. Схватила подвернувшуюся под руки маленькую корзину, быстро распахнула дверь на улицу. От угла мчались казаки. Наташа втолкнула Мишу в коридор, захлопнула дверь, устало опустилась на выпавшую из рук корзинку и, закрыв лицо руками, заплакала…
О каменные плиты тротуаров главной улицы звякнули пули. К пристани, на пароходные гудки быстро пробежали два красноармейца. Галопом, звонко куя мостовую, промчался отряд казаков. Где-то стукнула калитка, зазвенело разбиваемое стекло. Всклокоченный рыжий человек, в валеных туфлях на босу ногу, выскочил из ворот, восторженно хлопнул себя по ляжкам, и по безлюдной улице диким сладострастным визгом пронеслось:
— Братцы, казаки пришли!..
Застучали ворота, захлопали калитки. Загремели болты открываемых ставень.
Тысячью голосами заговорили улицы, запестрели бегущими людьми.
— Держи, братцы, держи! Армеец во двор забежал!
Бросились во двор. Сгрудились в тесном проходе, давя друг друга. Черным вороньем облепили забор.
Высокой тоскующей нотой:
— А-а-а! — взметнулся предсмертный вопль и затерялся в зверином реве оскалившей зубы толпы. Озверевшие, хлебнувшие крови, с хриплыми криками неслись по улицам.
— Лови! Держи! Бей!
— Братцы, тут комиссар жил!
Останавливались, громили квартиры, ломали мебель, били посуду, зеркала, стекла. Дрались из-за дележа. Бежали дальше.
С шумом распахнулось окно второго этажа, со звоном посыпались стекла. В окне всклокоченный рыжий, в валеных туфлях на босу ногу. В высоко поднятых руках маленький, белый комок. Молодая женщина с воплем ухватилась за рыжего.
— Дитя мое! Дитя!
Рыжий отмахнулся от женщины, нагнулся вниз.
— Братцы, держи, пащенок комиссарский!
Мелькнуло в воздухе белое покрывало, маленьким комочком упало на каменные плиты. Словно бутылка с вином раскололась — во все стороны поползла красная, темная жидкость.
Как причастие…
Кровью младенцев причащались христиане.
На углу сгрудились возле рабочего без фуражки.
— Большевик, бей его!
— Что вы, братцы, я посмотреть!
— Заговаривай зубы, посмотреть!
Сомкнулись в тесном кольце. Жарко дышат груди, волчьим оскалом зубы.
— Братцы, я же вот тут живу, за углом!
Ближе всех к рабочему толстый, стриженный в скобку, в теплом стеганом жилете поверх выпущенной рубахи, серебряная цепочка через весь живот. Подвинулся еще ближе, изловчился и левой рукой молча с размаху рабочего по скуле.
— И-эх!
У рабочего ляскнули зубы. Тоненькой струйкой побежала кровь по подбородку.
— Братцы, что вы…
— Бей!
Бросились, сшибли. Сплелись в одном комке жарко дышащих тел, закружились в диком танце…
Когда отошли, утомленные и потные, на земле остались клочья, — клочья мяса, клочья тряпок.
…У запертой двери магазина, спиной к двери, штыком вперед — красноармеец. Давно опустел подсумок. Красноармеец влип в стену спиной и хрипло, будто в гору с ношей тяжелой взобрался:
— Не подходи, убью!
Мимо торопятся два солдата с бело-зелеными повязками на рукавах.
— Кормилец, родненький, пристрели армейца!
Простоволосая женщина ухватила за рукав. Жарко дышит в лицо. В прорехе кофты болтается тощая коричневая грудь.
— Родненький мой, миленький, пристрели армейца!