Кольцо Фрейи
Шрифт:
Харальд молчал, глядя, как она расчесывает волосы – при свете ближайшего светильника они вспыхивали пламенем, будто золотые нити. Девушка держалась невозмутимо, да он и сам чувствовал, что после первого потрясения она уже успокоилась. А ведь он не солгал: в паре шагов от кровати, на которой она с удобством расположилась, под земляным полом кургана и впрямь были зарыты кости нескольких древних жертв. Этот курган и домом внутри был сооружен не так давно, при Хёрдакнуте, на месте старинного жертвенника Фрейра – как знак могущества рода Кнютлингов и любви к нему богов. А жертвенник располагался на месте еще более древнего, многовековой давности, кургана, так что не исключено, что предание, связавшее его с именем Фрейра,
Оба они были сейчас его гостями, и Харальд ясно ощущал незримое присутствие хозяина дома – для этого ему вовсе не надо было смотреть в угол, где стол деревянный идол, тоже изготовленный при Хёрдакнуте нарочно для этого сооружения и украшенный бронзовой позолоченной гривной, такой огромной и тяжелой, что ни один живой человек не устоял бы на ногах, вздумай он надеть ее на шею. Нет, здесь был сам дух Фрейра, и Харальд, как представитель королевского рода с божественной кровью в жилах, чувствовал его так же ясно, как зрячий видит огонь. Чувствует ли Гунхильда то же самое? Наверное, да, иначе сейчас дрожала бы от страха. Многие испугаются, обнаружив себя в могиле, да еще могиле бога, откуда нет выхода. Но Гунхильда не боялась, а спокойно приводила себя в порядок – будто приехала в гости к родичам.
Харальд не зря принес ее сюда, после того как к нему в усадьбу явилась Ингер, чтобы поделиться необычным замыслом. Он был уверен, что сестра, особа умная, хитрая и себе на уме, рассказала далеко не все. Дескать, отец-конунг решил, что для прочного скрепления будущего союза, столь важного для всей Дании, нужно пригласить на праздник богов и дать им подходящие вместилища. Правда, Кнуту, как старшему, более пристало бы изображать Зимнего Турса, а Харальду, как младшему – Фрейра, Владыку-Лето, но поскольку обручиться с Гунхильдой должен Кнут, ему и быть Фрейром. Харальд сразу согласился, едва поняв, что предлагает Ингер – провести время в Доме Фрейра наедине с Гунхильдой, которая, как богиня весны, должна перед летним оживлением земли спуститься на три дня в подземный мир. Мысль прожить здесь три дня он отверг – в силу некоторых естественных причин это никак невозможно, – но на одну ночь он согласился весьма охотно. Он сразу представил дочь Олава в кургане, где сам ни разу не был, только заглядывал сверху через оконца для жертвоприношений. Харальд был уверен, что само пребывание этой девушки в жилище бога поможет ему наконец выявить ее суть. Кто она – богиня или ведьма? Она так красива, что не удивительно, если сама Фрейя и правда является к людям в ее облике. Но почему ему так не по себе от ее взгляда, почему все мысли устремляются к ней и он думает о ней днями и ночами, как завороженный? Почему мысль о том, что она станет женой брата, вызывает дикую досаду? По сравнению с ней все прочие женщины, в том числе и собственная жена, показались тусклыми и вялыми, только в ней горел огонь жизни, возле которого хотелось погреться.
Будь она ведьмой, она не была бы сейчас так спокойна. Будь ее красота лишь наведенными чарами, сейчас они растаяли бы и он увидел бы ее в истинном облике – наверняка уродливом. Но нет, она оставалась так же хороша… и даже лучше. Сидя на лежанке бога и расчесывая волосы, цвета темного янтаря в золоте, франкским гребнем слоновой кости, который кто-то из викингов пожертвовал в благодарность за удачный набег, она сияла не отраженным светом, а своим собственным, который струился изнутри. От лица с точеными чертами и очаровательным, чуть вздернутым носиком, от белых нежных рук с тонкими пальцами, привыкшими лишь к рукоделью… Фрейя, приходившая к Кнуту, не могла быть более хороша собой.
И, подумав это, Харальд почувствовал, как вдруг оборвалось сердце. Не дочь Олава сидела перед ним на лежанке, но сама Фрейя. Вот она подняла глаза и устремила на него лукавый, обольстительный, выжидающий взгляд, и от этого взгляда стало жарко, кровь вскипела, будто река в весеннем разливе.
– Вы, должно быть, надумали потешить богов и порадовать людей поединком Фрейра и Зимнего Турса за обладание богиней Сунной? – спросила она, не дождавшись ответа. – И если я заточена здесь с тобой, значит, ты и есть Зимний Турс? Ведь не мог же Горм конунг в здравом уме принести в жертву своего наследника, который обещает прославить род и оставить по себе вечную память?
– Я… – Харальд с трудом нашел слова для ответа, отчетливо понимая, что к нему обращается богиня. – Прославить род… вечную память… Ты уверена, что так будет?
– О… Да! – Сперва она сама вроде бы удивилась тому, что сказала, потом будто прислушалась и утвердительно кивнула. – Я уверена! По тебе это сразу видно. Ты из тех людей, в ком слишком много сил, больше, чем надо для мирной жизни под закопченной кровлей, твой путь – это путь подвигов, сражений, опасностей и славы. Ты видишь свою дорогу и ведешь за собой других, ты чтишь богов и обычаи, но сам устанавливаешь для себя законы и правила. Именно такие люди остаются в памяти потомков, когда остальные скрываются под холодными волнами веков.
– Что же будет с-со мной? – спросил Харальд, боясь спугнуть это чудо – живое присутствие богини. Он ловил каждое ее слово и одновременно любовался ее красотой, от вида которой по жилам разливалось горячее блаженство.
– Ты, разумеется, станешь конунгом, единственным конунгом всей Дании.
– Но когда? В старости?
– Нет, уже скоро.
– Скоро? Но как же Кнут…
– Твой брат Кнут останется в памяти людей под прозвищем Радостный – радостна была жизнь его, радостной будет и смерть, и умрет он весело, как все, что делают молодые.
– Он умрет молодым?
– Да. Он войдет в Валгаллу, открыв тебе дорогу к земной власти и славе. А ты будешь владеть не только Данией, но и частью Норвегии, и ее конунги будут подчиняться тебе.
– Конунги Норвегии?
– Разумеется! Не забыл ли ты о том, что твоя сестра Гунн замужем за Эйриком конунгом и у нее есть сыновья? Сейчас они еще дети, но чужие дети растут быстро!
– А я… будут у меня сыновья? – поспешил Харальд задать тот вопрос, который волновал его уже лет пять.
Прежде чем ответить, она снова прислушалась, устремив рассеянный взгляд куда-то во тьму над его головой.
– О да, – негромко, задумчиво подтвердила она потом. – Будут у тебя сыновья… и дочери. Они в полной мере разделят судьбы всех земных владык: будут в ней и власть, и слава, и несметные богатства, и сражения, и блестящие победы, и тяжкие поражения… Не все из них умрут своей смертью… будет и вражда между родичами… и изгнания… Я знаю, как велика твоя жажда иметь сыновей, но и доброе зерно, будучи брошено в дурную почву, принесет дурной плод… горький плод… ядовитый плод…
– О чем ты? – В беспокойстве Харальд вскочил с ларя, на котором сидел. – Говори! Я хочу знать всю правду!
Но она молчала, расширенными глазами глядя вроде бы на него, но взгляд ее рассеивался и улетал в пустоту, не достигая Харальда. Он шагнул ближе: лицо ее слегка исказилось, будто она видела что-то неприятное, пугающее.
– Я хочу знать, пусть даже самое страшное! – Харальд за пару шагов пересек тесное подземное жилье, схватил девушку за плечи и тряхнул, будто пытался силой вытрясти застрявшие речи.