Кольцо Фрейи
Шрифт:
Он смотрел нее, а она на него, будто ждала чего-то. У него не шло из головы то, что она сказала ему – вернее, что богиня сказала ее устами. Теперь он знал об этом, а сама Гунхильда – нет. Он знал, что ее брак с Кнутом будет недолгим – но насколько недолгим? Несколько лет? Несколько месяцев? Дней? Может, лучше ей вообще не выходить за него, остаться в девушках, найти со временем другого супруга, которому суждена более долгая жизнь? Но ведь богиня не сказала, что будет с самой Гунхильдой!
– О чем ты задумался? – окликнула Гунхильда, видя его изменившееся лицо. – До утра еще далеко. – Она взглянула наверх, пытаясь увидеть небо сквозь оконца в земляной кровле. – Расскажи мне, как у вас отмечают День Госпожи. Что еще мне предстоит делать?
– Ты
– Кстати, вы забыли мои башмаки. Так что светлому Фрейру завтра придется нести меня до дома на руках.
– Ничего страшного. – Опустив глаза, он стал слегка поглаживать ее ногу. – Я сам готов… нести тебя хоть отсюда и до Эбергорда…
Она молчала, сердце ее сильно билось, дыхание занималось от волнения. В первый раз он дал ей понять, что она нравится ему. Неужели Ингер была права? Все в ней кипело, она и тревожилась, и боялась упустить этот миг, когда между ними наконец все пошло как надо. Когда они перестали смотреть друг на друга как на врагов, она осознала, что ее всегда к нему тянуло, и теперь его ласковые прикосновения сделали эту тягу неодолимой.
Харальд поднял глаза, потом сел совсем близко к ней. Гунхильда положила руки ему на плечи, обмирая от волнения и блаженства; он потянулся к ней, она подставила ему лицо и ощутила, как его теплые губы прижимаются к ее губам. Волоски бороды мягко щекотали кожу. Сердце оборвалось, по жилам потекло блаженство. Харальд крепко обнял ее, потом опустил спиной на подушку. Он продолжал целовать ее, его руки скользили по ее телу, ласкали грудь, рождая в ней все более горячее желание; она отвечала на его ласки, и вся мощь пробужденного мира текла в ее жилах, будто вода в весенних реках.
В подземном покое вдруг стало тепло, даже жарко, она больше не зябла – Харальд источал жар, и ее влекло к этому жару, как все живое тянется к солнцу. Забылись все их раздоры, тревоги, сомнения, недоверие, все растворилось в этом влечении, которое сами боги вкладывают в тела и души смертных. Она чувствовала, как он просовывает руку под ее подол и гладит по бедру, и каждая частичка ее кожи трепетала от блаженства его прикосновений. Когда он склонился над ней, она поняла, что сейчас произойдет, но это ее не смущало и не пугало. Все было неважно, кроме неистового желания слиться с ним, стать единым целым, раствориться в нем. Даже если бы ей сказали, что вслед за тем она сразу умрет, это ее не остановило бы. Божественное влечение любви всегда больше отдельных людей, и им не дано сил противиться реке возрождения, когда она захватывает их и несет в своем течении. Поэтому даже самые благоразумные и волевые люди бессильным перед любовью, а те, кому случится устоять, жалеют об этом, зная, что упустили самое важное в жизни.
Даже неизбежная боль ее не отпугнула: эта боль тоже была неотделимой частью священного таинства любви, доказывала, что все происходит на самом деле. Но вскоре боль утихла, и Гунхильда застонала от блаженства, ощущая, как вливается в ее жилы поток силы. Она стала деревом, тем самым, на котором держится мир, ее жилы стали ветвями, растущими в бесконечность, и по ним текла горячая кровь вселенной, наполняя неистовым счастьем. Само ее существо стало огромным, как все девять миров. И никогда еще она не ощущала себя такой сильной, полной и цельной, как сейчас, когда отдавалась во власть мужчины, своего вечного соперника и верного друга, божественного соратника по созданию вселенной.
***
Наутро возле усадьбы Эбергорд собралось множество народу. Жители всех окрестных дворов и усадеб были здесь; иные встали среди ночи, чтобы успеть вовремя, иные пустились в путь еще вчера и прибыли ночью или вечером, чтобы дождаться утра праздника у костров или в шатрах. Еще висели над миром серые сумерки, но близился рассвет. Даны, вынув из дорожных мешков лучшие крашеные одежды, столпились у ворот. Зазвучали трубы, ворота стали открываться; народ радостно закричал. Показался сам Горм конунг, одетый в тяжелый греческий шелк с золотым шитьем; в одной руке он нес священный молот, применяемый при обрядах, а другой вел Ингер. Девушка была одета в белое платье, с красным хенгероком и красным шерстяным плащом; свежий ветер раздувал золотистые завитки волос, уложенных в красивый пышный узел на затылке, и она казалась неким живым цветком, самим воплощением юного расцвета. «Богиня Идун» несла корзину, где лежали крашеные яйца и вялые зеленые яблочки, заботливо сохраняемые всю зиму нарочно для этого дня.
– Вот и пришел радостный весенний день, открывающий дорогу лету! – весело кричал Горм, одолевая крик и гул толпы. – Приветствую вас, даны, дети Гевьюн, в День Госпожи! Растаяли снега, отогрелась земля, готовая принять семя! Сегодня Госпожа выйдет из подземного заточения, примет поцелуй Господина, светлого Ингве Фрейра, откроет дорогу лету, теплу, изобилию!
Видно было, что он и впрямь искренне рад; несмотря на почтенный возраст, Горм сохранил способность радоваться, которую так щедро унаследовал его старший сын Кнут. Кнут шел позади отца и сестры, тоже одетый в лучшие одежды, в основном красные. В руке он нес копье, за поясом у него был боевой топор с золотым узором на обухе, а в руке шлем – старинный, уже не первый век передаваемый в роду по наследству. Он выглядел совсем не так, как современные шлемы, и был богато отделан: его сплошь покрывали чеканные золотые пластинки с изображениями богов и чудовищ. В битвы в нем не ходили и использовали только для священных праздников, как сейчас. Все это сияло, и можно было подумать, что и правда из ворот рассвета выходит Тор, вооруженный молнией.
– А где же твой молот, которым ты будешь биться? – кричали ему весельчаки из толпы.
– А я метнул его в самого дальнего великана, он еще не вернулся назад!
– Невеста заждалась тебя в подземелье!
– Ей там так холодно, отогрей же ее скорее! – смеялись женщины. Вся округа знала, что сегодня будет обручение и они видят жениха.
Девушки, тоже одетые в белое с красным, выбирались из толпы и попарно пристраивались позади Ингер. Не все могли позволить себе роскошные одежды, большинство были одеты в некрашеную белую шерсть, где-то сероватую, где-то желтоватую, а красного на ком-то был платок, на ком-то всего лишь ленточка, зато все держали корзины с крашеными яйцами и свежие ветви березы. Это была «дружина Госпожи», помощницы богини, носительницы зарождающей силы земли, которая есть в каждой молодой женщине.
Под предводительством Горма с сыном и дочерью толпа двинулась к холмам. Горм все так же шел впереди с Ингер, за ними Кнут со своим солнечным оружием, потом знатнейшие воины дружины – Регнер и Холдор. За ними шли трое хёвдингов из Хейдабьора в качестве почетных гостей, а далее прочие домочадцы. Харальда, Гунхильды и самой королевы Тюры не было видно. Но никто не задавал вопросов: уже разошлись слухи, что нынешний праздник будет особенным. Епископ Хорит с его людьми остался дома: молиться о том, чтобы Господь обратил к себе жестокие сердца язычников.
Сначала шествие направилось к холмам, где бил между камней священный источник. Когда толпа приблизилась, стало видно, что возле источника, на гранитных плитах, омываемых бегущей водой, стоит величавая женщина, вся одетая в белое, с белым покрывалом на голове и с тяжелой связкой ключей у пояса. Люди, конечно же, узнали свою королеву Тюру, но радостно закричали, приветствуя Госпожу – сегодня в ее облике им навстречу вышла сама богиня Фригг.
– Приветствую вас, даны, в этот радостный день пробуждения земли! – воскликнула она, подняв руки к небу. – Сегодня мы собрались здесь, возле этого священного источника, чтобы приветствовать приход богини Сунны, солнца земного мира! Омойте руки ваши, чтобы чистые дары поднести богине, омойте лица и глаза ваши, дабы ясным взором узреть Деву Весны!