Кольцо судьбы. Том 1
Шрифт:
– Что-то ещё? – с трудом сдерживая нервы, спросила я.
– В смысле? – полковник непонимающе потемнел.
– Что нужно делать, чтобы не умереть в первый же день на базе?
Уилл усмехнулся, качнув головой:
– В первый день ещё никто не умирал.
– То есть в последующие дни умирали?
– Ну, – он пожал плечами, – в буквальном смысле – нет. А с хрипами «умираю» на земле валялись, – причмокнул он, задумчиво закивав.
– А почему этого не происходит в первый день?
– Потому что в первый день нет обучения, вас не заставляют делать что-либо сверх вашей нормы. В первый день проверяются нормы каждого – кто сколько может. А потом уже мы завышаем планку.
– Но всё равно, наверно, существуют какие-то нормативы? Даже для первого дня? Ну, там…
– Да, есть.
– Так и что нужно делать мне сейчас, чтобы показать лучшие результаты через три года?
– А ты во всём стремишься быть лучшей?
Я промолчала, ответ был очевиден.
– Ты всё равно не сможешь дотянуться до той планки, что ставится на базе. Для этого тебе придётся два года делать всё то, что там делают. А это невозможно делать в условиях академии. Ты ведь не можешь здесь весь день заниматься? Тебе ещё уроки надо делать и на лекции ходить.
– Хорошо. Но я ведь могу показать наилучший среди худших результат?
Уилл улыбнулся несколько вымученно, будто его раздражало моё упрямство, и оно ему нравилось тоже.
– Бег – лучшая тренировка, – сказал он. – При беге задействованы все группы мышц, и они держатся в тонусе, если бегать регулярно.
– Но на базе ведь не только бегают!
– Не только.
– Так в чём дело? – психанула я. – У вас какие-то особые засекреченные методы тренировок?
Руссо тихо засмеялся, отрицательно качая головой.
– Тогда, почему вы не можете дать совет?
Он выдохнул, будто сдался.
– Плавать умеешь? – спросил он. Я скорчила сомнительную физиономию. – На базе учат полевыми условиями. И никто не будет сюсюкать, входить в положение. Не можешь больше бежать – подгонят, не можешь прыгать выше – заставят, не умеешь плавать – тебя просто кинут в воду без спасательного круга. Так что, если ты чего-то не умеешь, то учись лучше здесь, где тебя никто не заставляет это делать и не подгоняет.
– Я Вас не об этом спрашивала.
Уилл недовольно выдохнул носом. Или скорее обречённо и грустно.
– Селин… тебе не надо показывать лучшие результаты. На базе назначаются десять сержантов. Они посменно дежурят по ночам и в течение дня порой оставляются командирами за «главного». Сержантами становятся те, кто показывал наилучшие результаты в течение первой недели.
– И что? – не поняла я.
– Девушке лучше не быть сержантом, – пояснил Уилл.
Я офигела. Не ожидала от него даже.
– Не знала, что Вы – сексист…
Руссо хохотнул с закрытым ртом.
– Я не сексист. А вот большинство твоих ровесников – да. Ты стремишься показать своё превосходство над мужчинами – никаким мужчинам это не нравится, но парням твоего возраста особенно. И они не постесняются в проявлении агрессии, чтобы проучить выскочку. Прости, но для них ты – выскочка. Не надо выделяться из толпы и показывать свою силу, по крайней мере, в этом возрасте.
– Что значит «не выделяться»? Если я не буду стараться, то и агент из меня хороший не выйдет. И я не стремлюсь показать превосходство, как вы говорите. То есть я этой цели не преследую. А просто пытаюсь быть старательной. Правильным агентом!
– Можно получать знания и держать их при себе. Молча. Твоим сверстникам не понять всего того, о чём ты говоришь. У них гормоны скачут, и вся жизнь на первозданных инстинктах. И если ты думаешь, что через три года они изменятся, то ошибаешься. На базе всё станет куда хуже. Жизнь на базе значительно жёстче жизни в академии. Здесь у вас неполная изоляция, разрешены межполовые отношения. Не обязательно сексуальные, но парни, по крайней мере, могут дружить с девушками. Все парни, кому ничего не досталось здесь, приходят на базу, где их содержат в более агрессивных условиях и в наибольшей изоляции. Да ещё и их постоянно изматывают, злят. Казармы общие и повсюду соблазны. Парни на базе постоянно злые, хотят только драться и спариваться. Данная система воспитания рассчитана на то, что агент Укуса должен уметь себя контролировать даже в самых жёстких условиях жизни. Но в любой системе есть прорехи, к сожалению. Я тебе говорю по своему опыту – не нужно девушке сержантом становиться…
Я помолчала, жуя свой язык. А потом посмотрела на полковника.
– До Ваших слов я не стремилась к сержантскому званию. Я просто не хотела показывать плохие результаты. Но теперь… я преследую цель – стать сержантом.
Полковник моргнул, уставившись на меня. Потом засмеялся, качая осуждающе головой.
– Спасибо за советы, – бросила я, пятясь назад. Я собиралась уйти, но полковник меня остановил.
– Селин, – он цыкнул моё имя.
Остановившись, я скрестила руки на груди, а полковник умолк, поглядывая на меня как…
– Хотите сказать, что я дура?
Он улыбнулся, сверкнув орехового цвета глазами.
– Ты – женщина, – сказал он с толикой обречённости, но восхищения в этом утверждении было больше.
– То есть дура, – брякнула я.
– Нет, – заверил он, тихо посмеиваясь. И, видимо, поняв, что я не отступлюсь, решил сделать всё, что было в его силах для облегчения моей участи. – Бег, отжимания, подтягивания, приседания, пресс. Метод тренировки простой – нет предела совершенству. Если ты сегодня можешь пробежать один час, завтра пробеги полтора, потом два. И так во всём. Постепенно задирай планку выше. И в то же время, если ты, к примеру, решила сделать сегодня тридцать отжиманий, но у тебя не выходит, то не нужно себя насиловать. На увеличение иди постепенно, не заставляя себя. Иди до тех пор, пока не поймёшь, что больше никак не сможешь. И когда поймёшь свой окончательный максимум, ты должна делать его каждый день и ни в коем случае не снижать ни одного пункта. Даже когда тебе плохо, тяжело, ты устала, или у тебя нет времени, ты должна сделать свой максимум. Иначе все полетит к чёрту. Один раз решишь – не сегодня и расслабишься, больше не сможешь повторять каждодневные тренировки.
Я ничего не ответила, благодарно улыбаясь. Уилл немного переждал, словно бы не хотел этого говорить:
– Мне надо идти.
Я не стала его останавливать ни в тот день, ни в другие дни. И не спрашивала, что именно произошло – кто и что сказал или сделал, почему всё так. Мы оба знали, что произошло, но, предпочли не говорить об этом. Мы делали вид, что всё нормально. «Мы просто общаемся – ничего такого» было отговоркой не только для окружения, но и для нас самих. Мы виделись почти каждое утро, когда я тренировалась, а полковник выходил курить. Но и в другое время порой сталкивались. Последующие три года мы тщательно следили за целомудренностью наших разговоров. Старались не давать повода для слухов, не проводили часы вместе. Просто порой сталкивались, говорили минут пятнадцать и расходились. Уилл всегда был инициатором окончания разговора, он всегда ограничивал наше время. Я полюбила полковника с первого взгляда, даже раньше. Это не было подростковым увлечением, я знала это с самого начала. С каждым днём, с каждым годом моя любовь к нему становилась только сильнее. По большей степени, я не страдала от своей любви к нему, порой казавшейся безответной. Но иногда, конечно, бывало – пробирало до костей, разрывало душу в клочья. От его случайных прикосновений кружилась голова, сводило судорогой всё тело, от его взгляда закладывало в ушах. И порой хотелось всё решить – обрезать, сжечь мосты. Он не отталкивал меня и не подпускал ближе. Иногда накрывало и раздражало! Я психовала. Но всё это было минутными психозами. В остальном, он лишь делал мой мир лучше. И даже несмотря на душевные муки, я не страдала от любви к нему… по большей степени. Душевная боль такого рода – это то, отчего хочется избавиться и так не хочется этого делать. Боль – следствие жизни. Пока ты чувствуешь боль, ты живой! Он не притронулся ко мне за три года и даже не намекал на что-либо. Даже в разговорах он не пошлил. Уилл не слонялся по территории академии постоянно, пропадал на недели, порой на месяц. Работа на базе для командиров есть всегда, но они могут подменять друг друга на выходные и отпуска. Уилл часто покидал базу на несколько дней, а в августе мы оба покидали Центр на весь месяц. Это были самые ужасные, сложные три месяца моей жизни. Три августа… Я не знала, где он, с кем, что делает. И меня это изводило…