Кольцо
Шрифт:
— Я сделал операцию.
— Я так и поняла...
Он смотрел на эту женщину — нервную, напряженную, тщетно пытающуюся скрыть это и выглядеть спокойной и светской — и все никак не мог понять: осталось ли в ней хоть что-нибудь от той, прежней Нэнси.
Внешне она почти не изменилась — только волосы вместо растрепанной шапочки были уложены в аккуратную прическу. И в то же время изменилась полностью...
Молоденькая, искренняя, переполненная радостью жизни и готовая щедро поделиться этой радостью со всем миром девушка превратилась в женщину, выглядевшую старше своих лет. Лицо ее оставалось
Но может быть, в глубине все-таки что-то еще осталось? Если бы она улыбнулась, это, наверное, можно было бы понять. Если бы она улыбнулась... Ник не знал, как начать разговор, чтобы хоть немного расшевелить ее.
— Может, покажешь мне свой дом?
— Зачем? — поинтересовалась Нэнси, даже не сделав попытки встать — лишь взглянув холодно, словно он попросил о чем-то неприличном. — Он куда менее интересен, чем был твой.
— Я там до сих пор часто бываю. Иногда даже живу по нескольку дней — когда мне хочется от всего отдохнуть. А вообще у меня теперь пентхаус в том же здании, где я работаю. Знаешь — здание «Райбери»?
— Да, я видела фотографию...
— А Бен так по-прежнему в доме и живет. Он теперь работает в больнице.
— Вот как...
Наступило молчание. Оно давило и словно спрашивало Ника: «Зачем ты здесь? Зачем — после стольких лет?»
И правда — зачем было приходить к этой рано постаревшей женщине, которая смотрит на него холодными глазами и еле цедит по словечку? У нее давно своя жизнь, как и у него, и, наверное, лучше было бы сейчас завершить этот «визит вежливости», встать и уйти.
Наверное, так... Все так, кроме одного — занозой засевшей в мозгу короткой фразы Данвуда: «Она так обрадовалась...» Фразы, которая уже несколько месяцев вспоминалась снова и снова.
Если бы удалось хоть как-то разбить это неестественное хрупкое спокойствие... И Ник спросил «в лоб» — то, что не принято спрашивать во время светских визитов:
— Ты до сих пор меня ненавидишь?
Этот вопрос явно застал Нэнси врасплох, она резко вскинула голову и переспросила:
— Что? — В глазах ее, до того холодных и отчужденных, промелькнула растерянность. — Почему ты это спрашиваешь?
— Потому что хочу знать.
— Я тебя никогда не ненавидела, с чего ты взял... — Нэнси чуть пожала плечами. — Ты не сделал мне ничего плохого — я просто уехала из Нью-Йорка на несколько месяцев позже, чем собиралась. И это были хорошие месяцы... — Губы ее дрогнули, на них появилась странная улыбка — кривая и в то же время светлая, словно искаженное отражение улыбки той, прежней, веселой и наивной девушки. — Ну что об этом сейчас говорить — все так давно уже кончилось... — Она вздохнула и снова стала холодно-вежливой и деловитой. — У тебя есть ко мне какое-то дело? Ты хочешь, чтобы я подписала документы о разводе? Пожалуйста, я уже сказала, я сделаю все, что надо.
— Нет... — медленно начал он, — скорее наоборот. Я пришел поговорить с тобой совсем о другом... Ты помнишь Стефи — ну эту брюнетку... сегодня?
Нэнси прекрасно все помнила, в том числе и капризное
— Так вот, в последнее время она... претендует на слишком большую долю моего внимания... Ладно, буду говорить открытым текстом. — Ник сердито мотнул головой — знакомый, запомнившийся с тех давних времен жест. — Я хочу как можно быстрее с нею развязаться. В то же время она не из тех девочек, которым можно подарить на прощание бриллиантовое колечко и послать подальше — ее семья связана со мной деловыми отношениями...
Зачем Ник рассказывает ей все это?!
— ...Понимаешь, она знает, что я женат — и что живу с женой врозь. Но если вдруг выяснится, что мы с женой... снова вместе, — то претензий ни у кого никаких быть не может. Поэтому если ты пару месяцев, так сказать... пофункционируешь в роли моей жены — я думаю, этого вполне хватит, чтобы Стефи от меня отвязалась и нашла себе кого-то другого.
Каждое его слово, беспощадное в своей деловитости, врезалось Нэнси в душу, как острая ледышка, заставляя все внутри сжиматься. Значит, вот зачем она ему понадобилась... как средство, чтобы избавиться от надоевшей любовницы.
— Может, тебе лучше уйти сразу? — спросила она, едва сдерживаясь. Ее трясло от бешенства, хотелось заплакать, закричать, кинуть в него чем-нибудь тяжелым... выплеснуть ему в лицо этот кофе, который он все равно не пил...
— Сто тысяч, — негромко сказал Ник, не делая попытки сдвинуться с места, — наоборот, скрестил ноги и откинулся на спинку стула. Бровь его была иронически приподнята, словно он ожидал именно такой реакции и забавлялся ею.
— Что?!
— Единовременно, не облагаемых налогом — ведь пока ты моя жена, деньги, которые я тебе перевожу, налогами не облагаются, — спокойно пояснил он.
— Да как ты смеешь вообще?!
— Двести тысяч.
— Ты что, не понимаешь, что я не смогу потом даже на работу вернуться, это будет...
— Триста тысяч. За два месяца. Плюс всякие там вещи, подарки, которые ты сможешь потом себе оставить. — Голос его звучал насмешливо, чуть ли не презрительно: — Подумай, это твой последний шанс. Ты ведь так хотела поехать учиться! Сколько тебе сейчас — двадцать восемь? Еще не поздно... Но через несколько лет уже будет поздно — согласись, одно дело молодой неопытный режиссер в тридцать два года, и совсем другое — в тридцать шесть! Или ты так и намерена оставаться всю жизнь «девочкой подай-принеси» на какой-нибудь заштатной студии?
Он был прав... Самое обидное, что, если отбросить эмоции, он был действительно прав.
Но это значит, что вся ее жизнь, которую она так старательно, по кирпичику строила три с лишним года, — вся эта жизнь летит к черту... Едва ли жена «большого босса» сможет продолжать работать... выражение жестокое, но точное — «девочкой подай-принеси» в одной из его фирм. Да пожалуй, и оставаться в городе, где все будут знать, что она жена Николаса Райана, и где ее легко сможет найти Алисия...
А значит, придется продать этот дом. Дом, который она с любовью обустраивала, подкрашивала, вешала яркие веселые занавески и покупала для него на распродажах дешевую, но имеющую свою «душу» мебель.