Колен Лантье
Шрифт:
Колен старался понять, что здесь происходит. Если разбойники расположатся на этой поляне и он попадёт им в руки, они могут избить его или, в лучшем случае, отнять одежду. Значит, нужно поскорее найти хоть сколько-нибудь надёжное убежище. Пригнувшись, почти касаясь руками земли, он прокрался на край поляны под покровом густой тени, которая падала от огромного бука. Едва Колен достиг ближайших кустов, как в десяти туазах от него раздался хриплый возглас:
– Вот они: идут, словно на праздник Святого Иоанна!
– Замолчи, Бартелеми! Не все ещё здесь собрались, – сказал кто-то усталым голосом.
Лес внезапно ожил. Колен быстро вскарабкался на один из росших здесь дубов и примостился среди ветвей. Раздвинув влажную от росы листву, он мог наблюдать за всем происходящим, сам оставаясь незамеченным. Свет факела освещал приближавшихся мужчин, тощих, жилистых, с огрубелыми лицами и торчащими скулами, обтянутыми сухой кожей. На всех были одинаковые домотканые штаны и поношенные безрукавки. Босые ноги твёрдо ступали по земле, как бы отпечатывая на ней гордую волю этих людей. Мрак ещё не рассеялся, и за первыми рядами мальчик различал лишь неясные силуэты.
Крестьяне вышли на поляну и столпились вокруг бука. Шаги стихли, все переговаривались между собой вполголоса. Колен старательно прислушивался, но до него доносились только обрывки слов. Между тем в лесу послышались новые оклики. Тот, кого сидевший под буком называл Бартелеми, проклинал колючку, впившуюся ему в пятку.
– Скорей бы из лесу выйти: на траве ногам легче.
– Да замолчишь ли ты! Копейщики мессира Крамуази больнее покололи бы тебе бока. Сам видишь: не все наши ещё собрались. Люди из Мулена и Бас Кот должны были выйти из своих деревень позднее.
– Жалкие трусы. Ты долго будешь их ждать!
– Заткнись, болтун! Слышишь, как трещат сучья, это они. Эй вы, из Мулена и Бас Кот, – сюда!
Мощный голос, казалось вырывавшийся из груди великана, перекрыл шум на поляне:
– Ты ошибся, куманёк, мы не из Мулена и не из Бас Кот. Мы из Руселуа, но тоже сумеем за себя постоять!
Эти проникнутые достоинством слова словно пробудили весь лес. Сотни голосов смешались под зелёными сводами, и кусты затрещали так, словно десятки диких кабанов поднялись из своих логовищ. Притаившись на верхушке дерева, Колен прислушивался к этой странной перекличке. Каждый отряд громко объявлял о своём прибытии, и название каждой деревни звучало, как вызов.
– Мы из Серана.
– Из Буазикура.
– Из Руаймона.
– Из Сен-Пьера.
– А мы из Нуантеля и Крамуази.
– А тут из Шали, Морфонтена и Санли.
– А вот и мы, клермонцы из Бовези.
Все эти названия, сливаясь в нестройном хоре, звучали вперебой, теряя свои окончания, искажаясь или совсем пропадая. В майской ночи певучие названия деревень и селений Бовези раздавались одно за другим, словно нанизывались чётки.
Ошеломлённый Колен всё ещё не понимал, что может означать такое многолюдное собрание. Ведь эти крестьяне, пришедшие из разных мест, не могли принадлежать к одному отряду мятежных вилланов, как «волки» Одри.
Небо запылало гигантским костром, окрасив багрянцем кроны деревьев, поляну и затихших людей. Из леса выходили всё новые и новые группы и присоединялись к толпе. Была ли здесь тысяча человек или две, сосчитать было невозможно, но на просторной поляне, казалось, иголке негде было упасть. Лучи восходящего солнца заливали пурпурным светом головы и крепкие плечи, стиснутые, как зёрна в колосе.
Колен устроился поудобнее, чтобы лучше всё рассмотреть. Он вспомнил слова Одри. Бунтарь рассказывал, как вилланы повсюду покидают деревни, бегут в леса и там объединяются. Очевидно, многолюдность сегодняшнего схода подтверждала их готовность дать отпор сеньорам. Но какая скрытая злоба кипела в этих упрямых головах, какие тяжкие обвинения готовы были сорваться с этих крепко сомкнутых уст? От всей этой суровой толпы веяло отчаянной решимостью.
Вдруг все насторожились.
Какой-то человек поднялся на пень и стал лицом к толпе. Его распростёртые оголённые руки напоминали крылья ветряной мельницы. Лихорадочно горящие глаза особенно подчёркивали неестественное спокойствие лица.
– Говори! – закричали со всех сторон.
– Братья, вилланы и батраки, вот мы и встретились на опасном сборе.
В его голосе, далеко разносившемся над толпой, звучала неподдельная искренность. Горькие слова говорили сами за себя.
– Как горсть семян, развеянная ветром, наш призыв достиг разных деревень и был услышан в отдалённых селениях. Даже в самых заброшенных лачугах Бовези узнали о времени и месте нашей встречи.
Он говорил медленно, чтобы его легче было понять. Понурив отягощённые заботами головы, все слушали с одобрением.
– Вилланы и батраки, люди низкого положения! Мы живём на земле хуже собак.
В толпе зашумели. Многие из пришедших сюда часто думали так про себя, но впервые равный им человек заявил об этом вслух.
Он говорил о том, что всем было известно, и его слова будили в сердцах вековой гнев крестьян. Он говорил о нищете деревни и повсеместной несправедливости, и его искренний, проникающий в душу голос звенел от волнения, как натянутая струна.
– Мы подвластны божьим законам, но сеньоры, аббаты и стражники сделали их своими законами. Их именем они сжигают наши хижины, отбирают урожай и преследуют бедняков! Да поразит их проклятие!
Негодующий ропот, подобный грозовому вихрю, вырвался из груди собравшихся, и Колен всем своим существом ощутил, как содрогнулась толпа.
– Да поразит их проклятие!
Никогда ещё слова проклятия не произносились с таким неистовством, и каждый крестьянин понял, что приближаются небывалые, великие события. Тот, кто говорил об этом, выражал сокровенные думы каждого, и ненависть, пылавшая в его сердце, была лишь отблеском пожиравшего их всех пламени гнева. Он поднял руку, и все разом смолкли.
– Вилланы, то, что произошло со мной вчера, завтра может случиться с каждым из вас. Владелец Рантиньи захватил моих трёх детей и роздал их, как котят. Можетту он отправил в аббатство Мо, Эрманду – в имение сеньора Клермона, а Франсуа, моего младшенького, – в замок Крамуази. Я никогда больше их не увижу.