Колеса фортуны
Шрифт:
— Мальчишки, садитесь жрать, пожалуйста, — пропела Клава чуть погодя. Она вошла в комнату, сжимая в одной руке бутылку, а в другой — кухонный нож, как разбойничья атаманша. — Пошли, пошли. У меня гости… Да все такие славные… а? Кому рассказать?
Дети получили одну миску на двоих, а нам досталось каждому по тарелке жареной картошки с колбасой. На столе стояли сразу три бутылки «Изабеллы». «Изабелла» пахла искусственной земляникой. Граненые стаканы наполнялись.
— Я говорю — на это государство, бл…дь, трудишься, трудишься… И чего? Что я с этого имею? — пьяная Клава уже забыла о городских манерах. Она закрывала лицо руками, мотала головой, указывала на Ирку: — Вот, смотрите. Девке семнадцать лет. А? Щас залетела — и пошло-поехало. Прощай, молодость. Гляди, Ирка! Двадцать лет просвистит — не заметишь! Не заметишь!
— А мне сейчас жить хочется, — нагло замечала Ирка, ковыряя вилкой в своей тарелке. — Особенно глядя на тебя.
— Что-о? Что ты мне говоришь?
— Да я лучше сразу повешусь, Клава, — отвечала Ирка уже серьезно. — Не надо мне твоих двадцати лет. А насчет залёта — так, если хочешь знать, я…
Она тянулась через весь стол и что-то шептала тетке на ухо. Та качала головой, сердилась, порывалась встать, но не могла. Потом тетка и племянница мирились, громко смеялись и толкали друг друга. Младшие ползали по полу, доедая свою кашу руками из плошки.
— Пособие за троих, — косилась на них Клавка. — Вот и вся от вас польза, от спиногрызов. А что? Может, четвертого сотворить? А, парни? Это же все равно как ваучер. Неплохая прибавка к пенсии. А?
Мне стало противно. Я поднялся из-за стола и вышел.
Вслед за мной на улицу выбрался Костик. Мы стояли на крыльце рядом и глядели в мутное низкое небо. Оно нависало над нами, как отсыревшее ватное одеяло, и из него все еще сочились капли. Я закурил сигарету, руки у меня дрожали.
— Ты что, Пит? — спросил Костик.
— Да ничего. Нервы.
— Что ты обо всем этом думаешь?
— Да какая разница. Уже стемнеет сейчас. Иди спать.
— Нет, но это же кошмар какой-то. Петь, неужели так люди живут?
— Теперь ты понимаешь, зачем мы едем? — сказал я, схватив его за плечо: увы, я чувствовал, что пьянею. — Чтобы никогда, блин… вот так.
— Да мы и сами всё пьем и пьем, — сказал Костик. — Всё никак не остановимся.
— А чего останавливаться? Мы же еще не приехали, — засмеялся я.
Сзади скрипнула дверь.
— Эх, у баб там такая тема пошла, вам бы послушать, — проговорил Макс. — Шериф наверх свинтил. Зовет всех туда же. Мало-мало подкурить.
— И это правильно, — согласился я.
— Дождь… Мрак… — Макс огляделся и почесал в затылке. — Да, кстати, я тут подумал: чего-то здесь реально не хватает.
— Чего, блин, тебе не хватает? — спросил я устало.
— Бассейна с подсветкой.
Эпизод27. — Мне хватит, — поднял руку Костик. — Пропускаю.
Мы вчетвером сидели, поджав ноги, на дощатом чердачном полу. Посередине на блюдечке горела свечка. Низкие своды двускатной крыши то вытягивались ввысь готическими формами, то валились на голову, как крышка гроба. Лучше всего было не обращать на них внимания.
Поэтому я время от времени закрывал глаза и прислушивался к собственным мыслям.
«Вот огонь свечи, — чудился мне голос внутри. — Он притягивает человеческий взгляд. Но почему? Что означает этот огонь?»
«Рекламный сэмпл адского пламени, — отвечал кто-то другой насмешливо. — Глядя в огонь, начинаешь понимать, что такое вечные муки. Представить вечное блаженство куда труднее».
«Но я гляжу на это пламя и не чувствую боли», — отвечал первый голос.
«И даже совсем наоборот, — соглашался тот, второй. — Ведь ты обычно видишь, как сгорают другие. А это всегда так приятно».
«Кто сгорает? Это же всего лишь свечка», — не верил первый.
«Ну, в сущности, любой дух — это горючий газ. А тело — это фитилек. Тебя устраивает такая система образов?»
«Да как бы нет, — сомневался первый голос. — Тогда получается, я тоже горю?»
«Всенепременно».
«И это так мучительно?»
«До умопомрачения».
«Так, может, мне это… задуться?»
Тот, другой, помолчал. А потом заметил холодно:
«А кто, интересно, тебе даст такое право?»
«Вот именно, — осмелел первый. — Интересно — кто? Это же не только я интересуюсь. А всё человечество».
Тот, другой, как будто даже слегка замялся.
«Да я чисто и сам не в курсе, — проговорил он. — Врать не буду: сам его не видел. Знаю только, что любит он, когда огонечки дружно горят. Свет очень любит. Вот мы тут и… зажигаем».
Полчаса спустя Шериф лежал на своем матрасе, закрыв глаза. Он то ли спал, то ли грезил наяву. Макс лежал на животе, поджав одну ногу (так всегда спал и я). Костик свернулся калачиком и посапывал.
А я всё сидел и смотрел на огонь.
Мне пришло в голову поднести ладонь к свечке. Стало горячо. Включались привычные фильтры восприятия. Сознание неохотно сжималось.
Неожиданно внизу послышался какой-то стук и детский плач. Потом хлопнула входная дверь.
— Клавка, пробл…дь, чего не открываешь? — раздался грубый и полупьяный, как и всё здесь, голос. Клавка не отвечала. Дети орали, запертые в задней комнате.
— Не, я не понял, на х…й. Как мужа встречаешь? — гневно закричал гость. Потом, кажется, заговорил о чем-то с Иркой, тихо и невнятно. Звук шагов перемещался.