Колесница Джагарнаута
Шрифт:
– Кто ты?
– завопил Аббас Кули и вдруг плюнул.
– Тьфу, да это ты, Багирхан!
– Да, я Багирхан.
– Как ты сюда пролез? Эй, Фируз!
Дверь распахнулась, и через порог шагнул здоровенный дядя, перекрещенный пулеметными лентами, с винтовкой на изготовку. Он таращил глаза на улыбающегося джемшида:
– Эй, как ты сюда попал?
– Птичкой пролетел, змеей прополз, шакалом прошмыгнул.
Недоумевали они и корили бы друг друга долго, если бы Мансуров уверенно не спросил:
– Вы ко мне? Говорите!
Вскочив и прижав руки к сердцу, джемшид сказал, нет, не сказал, пропел:
– Великий сардар, кони за оградой... шагов двести... отсюда. В скрытом месте. Батуры наши с винтовками... Ждут.
Мансуров посмотрел на Аббаса Кули.
– Так, средь бела дня?
Тот в свою очередь посмотрел на террасу с балюстрадой, видневшуюся в конце аллеи. На террасе стояли двое. Очевидно, генерал выставил охрану под окном кабинета, где собрались офицеры рейха.
– Увидят. Поднимут тревогу.
Разулыбавшись, джемшид бросился на ковер и пополз. Он буквально слился с ковром.
– Вот так - ящерицей, червяком, - сказал джемшид.
– И не увидят! Змеей!
– Теперь ясно, как он пробрался. Но нас...
Аббас Кули хотел сказать: "...нас это не устраивает!" - но не успел. В открытое окно из садика ворвались такие дикие вопли, что мурашки пошли по телу и волосы зашевелились. В окне появились лица контрабандистов. Разинутые рты вопили:
– Убивают! Там убивают!
Ни Алексей Иванович, ни Аббас Кули, ни джемшид не относились к разряду нерешительных людей.
Кто-то дико, в отчаянии призывал на помощь. Кого-то мучили, убивали.
Все бросились прямо через окно в парк. По ослепительно светлым, усыпанным золотистым песочком дорожкам помчались короткие послеполуденные резкие тени.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
То, что у него внутри, - его самого
убивает. То, что снаружи, - людей
убивает.
К а б у с Г у р г а н и
И увидели они, что вытекающая кровь
образует ручьи и... кипит.
Т е н г и з Г у р
Никто не упрекнул бы Алексея Ивановича, если бы он воспользовался смятением в Баге Багу и подумал о себе.
Едва Алексей Иванович увидал человека в своеобразной джемшидской одежде, перед глазами его возникли бездонные глаза Шагаретт, властно звавшие его. Он готов был вскочить на коня и мчаться по степи свободным, устремленным, счастливым...
Но эти крики, вопли... Что-то страшное творилось в Баге Багу.
Он выскочил из окна, побежал к ограде парка. За ним последовали ошеломленный вестник Багирхан и бренчащие оружием, ничего не понимающие кочакчи. Бежал куда-то их атаман Аббас Кули, бежал, сжимая рукоятку маузера, их пленник. Значит, надлежало бежать и им.
Но они опоздали.
Уже кровь на одежде и лицах жертв от острых лучей южного солнца почернела. Уже умирал или умер человек с исполосованным лицом, странно белой грудью и вспоротым животом, подвешенный к каменной стене.
Но человек во френче и колониальном, забрызганном кровью шлеме судорожно, с тупой яростью все хлестал обвисшее мертвое тело плетью, стараясь попасть по мертвым, выпученным глазным яблокам. Материя френча почернела, взмокла буграми на лопатках, а мышцы напряженно вздрагивали в судорожном ритме бешеных ударов.
Человека в шлеме Мансуров отшвырнул в сторону, отнял у него плеть, а тот все еще размахивал, словно в нервическом припадке, рукой и хрипел:
– Еще! Еще! Получай, изменник веры!
– Свяжите ему руки! Он совсем дикий, - прозвучал голос внезапно появившегося из знойного марева Сахиба Джеляла.
– Свяжите ему руки. Не стреляйте, Алексей Иванович. Надо выяснить, что наделал тут Бай Мирза. Что случилось?
Откуда появился Сахиб Джелял, некогда было разбираться. Он стоял все такой же невозмутимый, прямой и жестко смотрел на разъяренного, с дергающимся лицом Бай Мирзу.
Слова Сахиба Джеляла вовремя остановили Мансурова. Он не церемонился бы с этим человеком в пробковом шлеме, зверски истязающим людей. На земле у стены лежало еще несколько неподвижных тел. Над их обнаженными, покрытыми запекшейся черной кровью спинами вились рои огромных синих мух.
В стороне стоял строй выставивших беспорядочно винтовки чалмоносцев, в таких же, как у Бай Мирзы, френчах, только выцветших и полинялых, в английских нелепых галифе, обмотках и тяжелых ботинках. Чалмоносцы переминались с ноги на ногу и отворачивали головы.
– Стреляйте в них!
– завизжал истерически Бай Мирза.
– Кто посмел мне мешать?! Сюда! Ко мне!
– Взять его!
– приказал Мансуров.
– Бросьте его в погреб! Да свяжите зверюгу! Бешеный пес. Да охрану поставьте!
– К нему вернулось хладнокровие, и как-то само собой вышло, что он властно взял на себя команду.
– А этих...
– Он показал на чалмоносцев.
– Отобрать у них винтовки!
Только теперь все обратили внимание, что и у связанного контрабандистами Бай Мирзы и у его охранников - а то, что это охранники, теперь поняли все - на рукавах чернели повязки с белой паучьей свастикой. Охранники не сопротивлялись. В винтовках у них не оказалось патронов. Своим людям Бай Мирза не слишком доверял, и вся экзекуция им была затеяна, как он потом признался, "чтобы поднять дух в колеблющейся сволочи, зараженной ядом свобод".
"Зараженные ядом свобод" - сбежавшие из Узбекистана за границу кулацкие и байские сынки, спекулянты, валютчики - скапливались в Баге Багу, в самом юго-восточном углу Ирана. Здесь Туркестанский центр устроил еще в начале двадцатых годов, по почину британского генерального консула, перевалочный пункт в райском, благословенном поместье господина Али Алескера. За долгие годы в Баге Багу и его окрестных селениях собрались беглецы из Ташкента, Бухары, Каттакургана, Керков, Ферганской долины. Одни бежали от революции, неся с собой полные хурджины денег, кожаные мешки с николаевскими червонцами. Другие пригнали еще в начале двадцатых годов через степи Балха и Меймене многотысячные стада овец, табуны кобылиц, караваны верблюдов. Состоятельный, богатый человек находил в Хорасане у местных персидских властей ласку, гостеприимство.