Колесница Джагарнаута
Шрифт:
– В безлюдной местности! В неоскверненном месте! В любимой джиннами и духами местности! Я жду вас, маги восьми квадратов, арвохи треугольников. В безлюдной местности. Свершаю я на страх невеждам гадание кеханат гадание средь бела дня по звездам. Спустись же, тьма! Ослепи, тьма, всех неверующих и отступников! Уберите, говорю вам, снимите руки с прикладов ружей, или я напущу на вас "даузабон"! И будете вы, словно язычники, идолопоклонники, после смерти жить в теле собак и гадов. Убирайтесь,
Она выла, кричала и кидалась на шарахающихся от нее коней и людей.
Сняв с колен сына, куда он перебрался, чтобы лучше видеть, Алексей Иванович встал, готовясь защитить Шагаретт.
Пробормотал что-то Аббас Кули. Было только понятно, что он разразился проклятиями и готов на все. Он выскочил по другую сторону автомашины и положил автомат дулом на борт.
– Ха, - воскликнул контрабандист, - у меня уши на сажень вытянулись от всего этого, клянусь всем, что есть подлого и предательского!
Он презирал и не замечал тех джемшидов, которые напирали на него со спины. Впрочем, те, вытянув головы, не видели, что творится в автомашине и с благоговением и ужасом следили за каждым движением пророчицы.
А Аббас Кули, словно нарочно, привлекал внимание к себе. Он выкрикнул:
– Эй, желудок мюршида, божий котел, желудок бека, упаси боже! Вот я ваши животы начиню пулями!
Он заметил, что бледноликий жестами подзывает каких-то мрачных головорезов и те стягивают через головы карабины.
Но и Шагаретт тоже отлично видела все. Она, не поворачиваясь, отмахнулась рукой.
– Алеша, не двигайся! Ради нашего мальчика, не двигайся!
– прокричала она и бросилась к телохранителям сына.
Она повелевала. Миг... И бледноликого, и его единомышленников свирепые руки уже вытащили из седел и швырнули прямо под конские копыта. Неуклюже барахтаясь, они так и валялись в пыли дороги, боясь подняться.
Только теперь Шагаретт повернула горящее лицо к Алексею Ивановичу и крикнула:
– Я уведу их!..
– Она подняла руку. Стало тихо.
– Где мой конь? сказала она спокойно.
Вся масса всадников выдохнула:
– Коня пророчице!
И десятки джемшидов, толкаясь и обжигая друг друга злыми, ревнивыми взглядами, уже вели под уздцы своих коней.
– Приказание выполнено!
Мгновение, и Шагаретт в седле. Конь взвился на дыбы. Движением узды Шагаретт усмирила его и, наклонившись, воскликнула:
– Счастья тебе, сынок! Счастья тебе, мой муж! Оба воинами будьте!
Конь отскочил от машины, яркое красно-желто-черное пятно растворилось в оргии красок. И вся масса всадников повернула и помчалась тучей по степи.
– Кабоб не изжарится без переворачивания, - прохрипел Аббас Кули, обходя автомашину. Он всячески
– Товарищ генерал, прикажете ехать?
– спросил Алиев, усаживая рядом таращившего глаза на степь маленького Джемшида.
– Ну, джигит, не плачешь? Молодец!
Алексей Иванович все стоял на дороге и смотрел с мертвенной улыбкой на сизую степь, сизые тучи, на сизое гигантское облако пыли.
Повертевшись около Мансурова и видя, что тот не обращает на него внимания, Аббас Кули вернулся к машине.
– Что ж, закурим?
– обратился он к Алиеву.
– Давай! Одно скажу: бог создал Еву из кости мужчины, а Шагаретт из золота, - восторгался Алиев.
– Вот это женщина! Если б она, слабая женщина, не уломала тысячу могучих пахлаванов, был бы в степи корм для грифов, а над головой ее отца повисло бы знамя недоброй славы. Все знают: от старого Джемшида не жди пощады!
Красота лица лучше шелкового платья.
Красота ума лучше золота.
– Да стану я жертвой за тебя. Да будут кони в твоих загонах! Да такие, что уздечки рвут!
– восклицал Аббас Кули.
– Говорят же у нас в Нурате: все, что осталось от грабителей, все пусть достанется волшебнику. Ты настоящая волшебница, ханум Шагаретт!
– По обыкновению, Аббас Кули шутил, но бледность лица выдавала его волнение.
– Сидел ты, храбрый Аббас, да два твоих уха, сидел, расстраивался, и мысли тебя терзали когтями. Сидел и думал: "Проклятые джемшиды любят посылать пули, вроде исфаганок, не скупящихся на кокетливые взгляды. Что же, думаю, получится? А получилось: изрекли хулу, а сами скисли, оглохли, онемели, языки откусили и... уехали. А вождь - ха! Вождь-то собственной рукой поджег себе бороду. И все из-за слов женщины!"
А Мансуров все смотрел.
Предстояли мучительные часы и дни ожидания среди безмолвия ночи, среди шума жизни, среди воя и грохота войны. Предстояло прислушиваться к шагам за дверью, к стуку копыт на перевалах, вдруг донесшемуся голосу, от которого бурными толчками заколотится сердце, от которого вдруг вспыхнет надежда, к чуть слышным шагам бархатных лап тигрицы, своими движениями вызывающей соблазн...
Вчерашние цветы
лишь мечты сегодня.
Резкий звук пробудил его от мыслей. Сигналил маленький Джемшид. Он ликовал. Дядя Алиев кинулся к нему:
– Не надо, дорогой! Они вернутся. Беда будет!
Мансуров сказал сыну:
– Сигналь! Зови!
Пусть зов летит по степи! Пусть воинственные джемшиды вернутся, пусть в ярости обрушатся на них! Но среди джемшидов будет Она...
Лишь бы увидеть ее глаза. Еще раз. Один раз.