Колесница Джагарнаута
Шрифт:
караван. Мне с ним не по пути...
Пойду своей дорогой, куда зовет
любовь, которой обуян.
Б о б о Т а х и р
Запах чеснока из уст красавицы
приятнее аромата букета роз в руке
уродливой.
С а а д и
Сизая туча брюхом легла на сизую равнину. Тяжелые набрякшие громады цеплялись за гнилые зубы руин, за рогатые надгробные памятники кладбищ. Твердая, усеянная камнями дорога шипела и визжала под скатами автомашины. Неприветливое, зябкое утро придавило Хорасан.
Алиев крепко держался за руль, не давая ручонкам маленького Джемшида свернуть автомобиль в кювет. Мальчишка восторженно
– Отдай руль!
Шагаретт все время поправляла выбивавшуюся из-под искабэ копну своих огненных волос. Широко раскрытые дикие глаза ее смотрели вперед, и Мансуров с тревогой проследил за ее взглядом. Он предпочел бы, чтобы любимая смотрела на него, а не на свирепых далеких всадников, захлестываемых космами не то дыма, не то туч. Мир весь из туч и пустынной равнины, разрушенных строений и далеких всадников. И все-таки Алексей Иванович был счастлив. Он не хотел сейчас думать ни о чем. Он обнимал за плечи Шагаретт. С ним рядом сын и любимая. Он нашел их в дни, когда миллионы людей теряли своих близких. После долгих лет тоски и одиночества, скитаний и поисков он обрел любимых и отдавался радости, хотя знал, что радость эта мимолетна, что предстоит расставание, что в Мешхеде в штабе уже лежит назначение на фронт, на Северный Кавказ. Он сам об этом просил. Но он знал, что даже там, в огне, в ужасах войны, сердце его будет согревать мысль: его любимые дома, ждут его. Он обнимал Шагаретт и с восторгом смотрел на нее. Целый хирман кудрей, и в их ореоле чудесный лик.
Верный Аббас Кули прикорнул в уголке, и Шагаретт решила, что может говорить не стесняясь.
То, что она сказала, поразило Алексея Ивановича.
– Зачем тебе, Алеша, все это? Ловца змей в конце концов убьет змея. Ты один. Врагов у тебя много. Всех ты их не истребишь, а тебя они убьют. И я опять останусь одна - рыдать. И малыш останется без отца, сиротой. Разве ты должен всех аллемани поймать или убить? Змея, которая не жалит, пусть живет хоть тысячу лет.
– Что с тобой, любимая? О чем ты?
Шагаретт смотрела прямо перед собой в ветровое стекло.
– Ты уезжаешь на войну, на фронт. Зачем тогда ты увозишь нас отсюда? Что мы с Джемшидом будем там, в Москве, делать? Я не рыба. Сказала бы слово, да воды полон рот. Волшебные чары разрушив, женщина благородного племени джемшидов, высшее существо... спала с тобой, с чужеземцем. Я отдалась тебе... я испытывала чувственное наслаждение... но ни на минуту не теряла голову. Высокомерие и пренебрежение жили во мне. Я пышный павлин в доме пахаря... Я родила тебе сына, но ты не понял ничего...
– Успокойся. Что ты говоришь? Моя любовь...
– Сколько дней, месяцев, лет, Алеша, я была одна. Желания сжигали меня. Я - пророчица, я колдунья с железным сердцем, я колдовала. Я тилимгор, волшебница, повелевающая духами пустыни, я колдовала, завораживала... Мой колдовской язык звал тебя. Я готова была на спине верблюда в кеджаве проехать тысячи верст. Я звала в ночи... Сколько лет мое белое тело, жаркое тело было подобно заброшенному селению! И колдовство помогло... Я была черной овцой, ты вернулся и превратил меня в белого лебедя. Безумно обрадовалось мое тело, соскучившееся по ласке. Я повела тебя на ложе. Я забыла свою гордость... Я принесла тебе чашме раушани - подарок новобрачной, всю себя - вернувшемуся издалека. Я опять была твоей невестой, и ты меня снова лишил невинности... Это было колдовство сладострастия. Я была шайдан - безумно влюбленной, добычей страсти!
– Резко, грубо сорвала она руку Мансурова со своих плеч. Отстранилась, насколько позволяло тесное сиденье. Она повернула свое лицо и жгла мужа взглядом.
– И ты не сумел понять моей гордой жертвы. Ты бесчувственный камень. Чары разрушены. Ты покидаешь меня. Что стою я, что стоят мое тело, моя красота, моя страсть? Ты покидаешь меня. Что я буду делать одна без тебя?
– Успокойся. Я буду писать тебе. Я вернусь.
– А я буду ждать?.. О, винограднику нужны не молитвы, а мотыга. А ты... как в басне: сено дают собаке, а мясо - ослу... Боже, что ты делаешь, Алеша, с нами, с нашей любовью!
– Ты пойми!
Но Шагаретт не желала понимать. Она выскочила из машины. Она бросилась на землю и царапала ее ногтями. Она плакала и напугала маленького Джемшида.
Опустив голову, стараясь не смотреть ни на кого, Мансуров осторожно поднял бьющуюся в припадке молодую женщину. Она заливалась слезами...
– Едем!
– резко сказал Алексей Иванович.
– Едем! Нас ждут. Там в городе у нас будет время. Все обсудим. Нельзя же так. Степь вцепилась в тебя...
– Я не поеду!
Но он отнес ее, отчаянно сопротивляющуюся, в автомобиль.
– Едем, Алиев! И гони вовсю.
Искоса смотрел на жену Мансуров. Она уже успокоилась. Глаза снова сияли нежностью. Она прижалась к любимому мужу, она играла и шутила с любимым сыночком. Она мчалась со своими любимыми в страну счастья, о которой мечтала все годы разлуки. От полноты чувств она даже запела своим низким, гортанным голосом:
Слезает враг с коня счастья,
когда ты садишься на коня.
благоденствия.
Она примирилась со своим счастьем. Она радовалась.
И вдруг поперек дороги темной ползущей лавиной возникла орда всадников. И всадники эти - не оставалось никаких сомнений - были джемшиды.
Да, старый Джемшид не желал отдавать внука. Да, старый Джемшид знал, что автомобиль поедет по долгой, петлявшей среди гор и холмов дороге, и повел все племя в погоню напрямик через перевалы по кратчайшему пути. Да, старый упрямец, природный охотник умел травить в степях и горах любую дичь. Он хитроумно расставил ловушку, и ловушка захлопнулась.
Шагаретт смотрела на всадников. Ее взгляд пожирал беснующихся, перебирающих ногами могучих скакунов. Она высвободилась из объятий мужа и выпрямилась стрункой.
Мансуров встрепенулся, когда Алиев грубовато оторвал руки маленького Джемшида от рулевого колеса, чтобы из-под сиденья достать автомат.
– Еще что?
– спросил Мансуров недовольно. Мотор тарахтел, ветер свистел в ушах, и ответ Алиева потонул в шуме.
– Джемшиды!
– воскликнула Шагаретт, и Алексей Иванович с трудом удержал ее, чтобы она не выпрыгнула из машины на ходу.
Автомобиль раскачивало и швыряло. Алиев выжимал всю скорость. Он не собирался останавливаться, хотя и видел, что всадники двумя крыльями охватывают их с обеих сторон, а особо густая кавалькада сгрудилась поперек дороги.
Посреди высился на коне-великане недвижным монументом сам вождь старый Джемшид. Он выглядел сейчас сильным и могучим в своей красной с золотом чалме, в красном бархатном позолоченном камзоле, с золотым оружием. Полный царской спеси, он смотрел с ненавистью на стремительно приближающуюся машину.