Колесница Джагарнаута
Шрифт:
Все в комнате подняли головы и слушали напряженно, внимательно.
– Вроде так...
– заколебался сын караул-беги.
– Бухара... Родина... Мусульмане мы...
– А что вы делаете? Знаете - неблагодарный плюет в миску, из которой поел. Вы обнажили саблю против своего народа. Вы нападаете на мирных дехкан. Сколько кишлаков, цветников, полей, виноградников по вашей воле отдала смерть пустыне.
Басмачи молчали, переглядывались. Внушительно заговорил начальник уезда:
– Его величество падишах нашего государства, да благословит его аллах и приветствует, направил нам священное предписание, - тут начальник извлек из кармана изрядно потрепанную и засаленную бумагу, заглянул в нее и выпалил довольно неожиданно: - Дружбу приказал поддерживать властелин с нашим советским соседом, с пограничниками в зеленых фуражках, не стрелять и не лезть в драку и ссору. Распорядился еще удалить от границы подальше всех злоумышляющих против той дружбы - и бухарцев-баев, и туркмен-калтаманов, и какие тут будут хитрить и каверзы готовить всяких ференгов - аллемани или итальяни. Забирать их приказывают и отправлять на юг, подальше от границы, на поселение в иные места. А если кто убежит, того приказано поймать и сделать "кааб суфтан"...
– Многозначительно хихикнув, начальник уезда положил перед собой бумагу и посмотрел на немцев-путешественников.
– "Кааб суфтан" - это подрезание пяток пленникам. Надрежут пятки, соли туда насыпят или нарезанной мелко шерсти, чтобы долго не заживало и человек не мог убежать. Хуже, когда жилы перережут. Тогда раб или пленник инвалидом будет.
– Снова он оглядел всех присутствующих, пытливо проверяя впечатление от своих слов. Видя, что никто не хочет говорить, он воинственно подкрутил свои усищи и, сокрушенно вздохнув, опять поднял бумагу. Не замечая, что держит ее вверх ногами, он внушительно возгласил: - А здесь, в сем священном фирмане, прописано: разыскать скрывшихся из города Кабула служащих аллеманской нации... э-э... Не разберу, что здесь написано... Эй... мирза, почитай нам!
У мирзы в тюбетейке блуждала на губах ироническая улыбка, которой он хотел подчеркнуть, что их превосходительство начальник уезда просто малограмотен. Он прочитал:
– "И розыск учинен на предмет задержания немцев-коммерсантов по фамилии Гильмахер, Спауде, Лайфенберг и других, убежавших из столицы государства и пребывающих со злостной целью в пределах наших. Означенные Гильмахер, Спауде и Лауфенберг должны быть высланы из пределов государства. И в целях, чтобы означенные немецкие коммерсанты, а также бывшие служащие в военном министерстве немцы Шенк и Фишер, а также служащий министерства общественных работ Венгер не допустили каких-либо враждебных действий по отношению к дружественной державе - Советскому Союзу, их тоже со всеми другими задержать и доставить в Кабул под усиленным конвоем..."
– И сделать им "кааб суфтан", - подхватил начальник уезда.
Пожав плечами и тем самым показав, что о подрезании пяток в бумаге ничего не сказано, мирза торжественно закончил:
– Фирман имеет соответствующие подписи и печать канцелярии их величества. А тут еще написано, что упомянутые злокозненные Гильмахер, Спауде, Лауфенберг, Шенк, Фишер, Венгер и другие немцы - аллемани, прикрывая лицо покрывалом тайны, занимались неподобающими преступными делами, как-то: подкупали некоторых вредных людишек для нападения на мирных советских людей по ту сторону государственной границы, помогали при переброске в Узбекистан и Туркмению соглядатаев и шпионов, в провозе недозволенной контрабанды...
Вырвав из рук мирзы фирман, начальник уезда потряс им перед лицами сидящих за дастарханом и объявил, переходя на крик:
– И еще тут записано: мы желаем доказать, что дружба между афганцами и русскими искренняя и добрососедская... И пусть кто-нибудь посмеет поломать ее... А тогда "кааб суфтан"... Очень больно и неприятно! А?
Теперь уже он сверлил глазами немцев-путешественников.
Вдруг он расхохотался, восторгаясь своей шуткой. Руки его, изящные, тонкие, играли с дехре - маленьким острым, точно бритва, изогнутым кинжалом, а сладострастная гримаса говорила, что рука у него не дрогнет, если дело дойдет до столь неприятной операции над его дорогими друзьями немецкими путешественниками.
– Вязать, скручивать зачем? Силу применять зачем? Беспокойство зачем? Это для наших калтаманов-басмачей... С ференгами всякими, с аллемани нужно быть обходительными... Тоненько разрезать и... все! Ха-ха! Небосвод не породил еще подобного грубияна среди нас - пуштунов, который обошелся бы столь невежливо с нежным, тонким в обращении европейцем - вязал бы им руки и ноги! Хэ-хэ! Да такой пуштун-невежа в день Страшного суда не поднимет из могилы голову...
– А тут еще записано...
– заговорил мирза.
– Стой, хватит, - в сильном возбуждении воскликнул начальник уезда, в споре мы сцепились рогами. А теперь будем говорить о человеке по имени Шоды Исмаил по кличке Угры - Вор.
– Он посмотрел на сына караул-беги. Есть люди, которые перекрашивают свое лицо, меняют свое имя, на голову натягивают шкуру барана вверх шерстью, а когда сделают свое разбойничье дело, снова надевают шелковый халат и сидят за дастарханом достойных людей и улыбаясь говорят: "Альхамдулилла".
– Для солидности он откашлялся и сказал: - Господин мирза, прочитайте дальше бумагу.
– "Извещается, ваше превосходительство, о злодейских поступках курбаши Шоды Исмаил Угры, который переходил со своей бандой без разрешения через границу, грабил мирное население Советского государства, колхозы, кооперативы, государственные конторы в Дехканабаде, Гузаре, Чаршангу, Карлюке, захватывал со своими басмачами лошадей, отбивал и резал баранов, не заплатив ни копейки ни за что, стрелял в милиционеров, ранил одного пулей, ранил конюха-табунщика, стрелял в красноармейский отряд, а под конец ограбил кишлак Алгуй и при возвращении на переправе у Келифа в перестрелке потерял из своей банды двух басмачей убитыми. За беззакония и беспорядки приказываю немедля взять Шоды Исмаила Угры и отправить вместе с людьми из его шайки для поселения на южной границе государства".
Сын караул-беги захрипел:
– Несправедливость! Никто не посмеет нас тронуть. Наше дело не касается Кабула.
Тут уж и начальник уезда вышел из себя. Гневно крутя ус, он сказал:
– Это почему не касается? Сейчас заберем и отправим связанных. Лучше слушайте, что вам говорят.
– Вы ничего не смеете сделать нам, - ничуть не расстраиваясь, сказал курбаши.
– Вот.
– Он порылся за пазухой и завертел перед глазами начальника уезда небольшой коричневой книжечкой: - Вот!
– С торжеством он обвел взглядом напрягшиеся от любопытства лица.
– Мы - турецкий подданный. И наша личность неприкосновенна. И наших братьев. И наших людей.
Он жестом позвал своих, и они тесной кучкой обступили его, сжимая кулаки.
– Сам кроит, сам шьет, - удивился начальник. Видимо, он не слишком разбирался в хитросплетениях дипломатической практики и тупо разглядывал турецкий паспорт.
– Тем лучше, - ничуть не растерявшись, сказал Мансуров, и в обычно мрачных его глазах заискрилось лукавство.
– Турецкая республика состоит в самых добрососедских отношениях с СССР. И Анкара не потерпит разбойничьих действий своих граждан на советской территории. Все это и следовало выяснить. Итак, ваше высокоблагородие господин начальник уезда, я, как официальное лицо, заявляю вам официальный протест против бандитских налетов на нашу территорию бандитов, прикрывающихся турецкими паспортами. Уверен, что вы немедля примете соответствующие меры.
С красным от напряжения лицом начальник уезда вскочил с места.
– Высокое наше государство имеет с Москвой договор о дружбе! прокричал он.
– Вы арестованы. Отберите у них оружие!
Что-что, а такие вещи делались быстро. Свирепые, крепкорукие солдаты-пуштуны в минуту скрутили сына караул-беги и его братьев и поволокли прочь.
– В зиндан их!
– распорядился начальник уезда. Он все не мог успокоиться.
– Высокий господин, - тихо заговорил седобородый, широколицый старик, сидевший на почетном месте и молчавший до сих пор. Алексей Иванович давно уже приметил, что и сам начальник, и все присутствующие относятся к нему с почтением. Мансуров принял седобородого за представителя мейменинского духовенства.
– Слава аллаху при всех обстоятельствах, - продолжал тихо старик.
– Позволю выразить скромную мысль, что сыновьям почтенного караул-беги не причинят излишних притеснений. Господин мюршид будет крайне огорчен, если что-либо случится.