Колесница Джагарнаута
Шрифт:
Поднявшись с места, гремя стульями, генерал устремился навстречу даме и тут, час от часу не легче, только обнаружил следующего за ней пышного восточного вельможу Сахиба Джеляла. Догнав Гвендолен, Сахиб Джелял взял под обнаженный, белейший, в меру пухлый локоток Афродиту. Она слегка улыбалась и высокомерно, едва приметным кивком величественной головки приветствовала завтракающих. Сахиб Джелял остановился:
– Леди Гвендолен.
Лишь один из офицеров, сидящих за столом, знал, почему Сахиб Джелял назвал Гвендолен так. Супруга Сахиба Джеляла Гвендолен имела право называться леди, потому что Сахиба Джеляла вот уже пять лет назад сама королева Англии посвятила в рыцари. За что и при каких обстоятельствах восточный вельможа удостоился лордства, история умалчивала.
Весьма оживленный оберштандартенфюрер повел леди Гвендолен к столу. Сахиб Джелял, по обыкновению прямой и строгий, шествовал позади. Он смотрел только на Мансурова. Его взгляд, казалось, говорил: "Пока мы здесь, все в порядке".
"Действительно, - думал оберштандартенфюрер, любезно усаживая леди Гвендолен в кресло, - все в порядке для этого комиссара. Не подымешь же скандала со стрельбой в присутствии такой свидетельницы":
"Появление мадам, - стремительно мчались мысли в голове Мансурова, отсрочка. Время играет на меня".
И он почувствовал огромное облегчение, когда вдруг заскрежетали по мрамору ножки кресла и, вопреки этикету, рядом с ним, впритык, шелестя шелковым халатом, расположился блистательный Сахиб Джелял. При других обстоятельствах вторжение такой внушительной и громоздкой персоны можно было бы счесть за невежливость, даже нахальство. Но сейчас сидеть локоть к локтю с такой личностью, как этот восточный вельможа, раджа, визирь, лорд, который к тому же демонстративно переломил с ним чурек, сейчас это, по сути дела, можно было рассматривать как проявление дружбы отнюдь не дипломатической. Сахиб Джелял демонстративно предлагал большевистскому комиссару дружбу, покровительство, защиту.
По взглядам, которыми обменялись господин чиновник и Али Алескер, сразу стало понятно, что они тоже не допустят в Баге Багу никаких открытых эксцессов. Никто из них не собирался жертвовать дворцом, контрабандистским притоном, столь удобным шпионским логовом ради сомнительного удовольствия разделаться с пусть очень опасным, но одним-единственным большевиком. Для таких дел есть пустыня или горные глухие ущелья, наконец. Значит, немцам надо сохранять правила приличия и выжидать.
А тут еще произошло событие, окончательно спутавшее все расчеты немцев. Пока генерал с неуклюжестью старого прусского помещика ухаживал за щебетавшей красавицей, пока он рассыпался в комплиментах, из сада по мраморной лестнице, громко шлепая постолами по мрамору, поднялась процессия людей в живописных нарядах курдов или теймурийцев. Но, боже мой, до чего одежда на них была стара, рвана и грязна. Однако оружие на них было новенькое. Оно сверкало, блестело, бренчало, звенело, это оружие. Да, все они были вооружены карабинами, маузерами, пистолетами, туркменскими, в серебряных ножнах гигантскими ножами, все были обмотаны патронташами, пулеметными лентами.
Гитлероподобные обер-лейтенанты вскочили с мест и потянулись к оружию. Вторжение! Налет разбойников!
Нет! Всего лишь проявление гостеприимства! Высшая форма радушия! Каждый из экзотических оборванцев, воздев высоко над головой, торжественно нес, раздувая смуглые щеки и тараща выпуклые глаза, огромное глиняное дымящееся блюдо. Впереди шагал единственный из всех богато одетый, весь в дорогом оружии контрабандист Аббас Кули. Он шел важным шагом под огромным, сиявшим медным блеском подносом, на котором лежало нечто восхитительно аппетитное, источающее волны ошеломительных вкусных ароматов.
– О великолепие степных просторов Хорасана!
– восклицал торжественно контрабандист, ужасно гримасничая и шевеля своими черными, словно смола, усами.
– О барашек, запеченный на раскаленных камнях в яме по распоряжению и под личным руководством нашего обворожительного и сверхлюбезного своим райским гостеприимством, по иомудскому обычаю и рецептуре древнейшей и почтеннейшей, самим ханом Номурским, профессором европейских университетов Николаем Николаевичем! А вот и он сам изволит пожаловать. Прошу любить и чествовать великого ученого и кулинара.
Рядом по мраморным ступенькам, с легкостью необыкновенной для столь почтенного возраста бежал, к величайшему удивлению Мансурова, сам хан Гардамлы. Его Мансуров не видел давно и поразился, насколько номурский вождь сохранил свежесть лица и бодрость походки. Молодые глаза его горели задором, щеки лоснились, черная бородка бахромилась совсем как у молодого джигита.
Хан разлетелся эдаким фертом к нежной ручке леди Гвендолен и лишь тогда принялся распоряжаться, совсем оттерев на задний план и господина чиновника и фон Клюгге:
– Вот сюда! Великолепный друг мой, Аббас, подносик с барашком поближе, к сей неземной красавице, украшению рая. О, как мне хотелось очутиться у райского источника земли, где гурии плещутся своими белыми ножками! Позвольте же мне моими грубыми руками отрезать вам сладкий кусочек.
Невеселые мысли бродили в голове Мансурова: "И ты здесь, хозяин своего навозного рая. И тебе что-то понадобилось. Кусочек наполеоновского пирога? Пирожного? Друг ты или враг? Сколько с тобой сабель, сколько ты привел сюда в Баге Багу своих одураченных, несчастных иомудов? Но пока что ты здесь кстати. Нашим фашистам сейчас не до смеха. Рожи они скривили".
Поднос сверкал и испускал дразнящие ароматы на почетном конце стола. Подрумяненный на раскаленных камнях, сочащийся жиром, нашпигованный специями барашек манил взор. Братцы барашка, столь же аппетитные, украшали стол, покрытый во всю длину его до блеска накрахмаленной скатертью. Впрочем, почему только украшали? Завтракающие с азартом, вооружившись вилками и ножами, забыв о пистолетах и кобурах, снова накинулись на блюда.
– Спич! Спич!
– прокричал Николай Николаевич.
Он схватил бутылку и мгновенно, с опытностью старого любителя банкетов разлил соседям по столу и поднял высоко тоненькую рюмочку.
– Синее небо Сеистана! Прекрасная леди! Дворец Альгамбра! Божественное жаркое! Отличное настроение! Как сочувствую я вам, леди Гвендолен! Вы утонченная... нежная! Вы аристократка! И вы вынуждены терпеть ужасные лишения в мертвой пустыне. Зной! Песок! Безводье! Вы вынуждены терпеть такое... общество! Скучать в этом уголке рая!
– Он уперся своими вдруг угрожающе выкатившимися бараньими глазами в начавшую опасно багроветь физиономию фон Клюгге и после многозначительной паузы продолжал: - Скучать! Терпеть общество прусских солдафонов. Виват! За леди Гвендолен!