Коллекционер пороков и страстей

Полякова Татьяна Викторовна

– Вы знаете, что Лотмана больше нет? – спросил Максимильян.

– Знаю, – кивнула женщина. – Делать мне нечего, вот я то телевизор смотрю, то радио слушаю. По радио и сказали. Грех, только мне его не жалко. Ни его, ни Веру. Надя, слава богу, жива. Ей-то за что такое, ребенок совсем.

– Мы занимаемся расследованием гибели Лотмана. И нам очень важно знать, что произошло с вашим сыном.

– Лотман его убил. Натан Давыдович. Что бы мне ни говорили, но я это знаю. Знаю. Понимаете? Он Гаврюшу терпеть не мог. Не их круга, безотцовщина, всяких умных слов не нахватался. А его Вера много умных слов знала, да что толку? Свою жизнь сгубила и сына моего в могилу свела. Они случайно познакомились, в сквере. Он там на велосипеде катался. Не больно Гаврюше она поначалу и нравилась,

он мне говорил «странная она какая-то», но вцепилась в него, точно клещ. И пошло-поехало. Сначала техникум бросил, мол, ни к чему он мне, потом компании с выпивкой… А порошок этот она до него нюхала. И его приучила. Я ее поймала однажды. Пришла она к нам, и в ванную, а там замок хлипкий… Я сначала ничего не поняла, сидит перед унитазом, крышка закрыта, и порошок какой-то… «Что это, Вера?» – говорю. А она меня из ванной вытолкала и орет: «Что вы везде лезете!» Я о наркоманах, конечно, знала, но думала, они все колются. Потом поняла, что к чему. И очень за сына испугалась. Уговаривала его бросить эту Лотманшу, не будет с ней счастья. Но он к тому моменту совладать с собой уже не мог. Женился. Как только Надя родилась, Натан ее у дочери отобрал. А она и рада. Другая бы мать за своего ребенка… а этой хоть бы что, лишь бы отец денег давал. А деньги шли на пьянки-гулянки. Натану это не нравилось, ясное дело, да не того он в этом винил. Дочь выгораживал, хотя как же иначе? Понять я его могу. Жили молодые то врозь, то вместе. Отец пригрозит, что денег не даст, и Вера к нему возвращается, а потом опять сбежит к Гаврюше. Должно быть, все-таки любила его. Отцу бы смириться, Надю бы им отдать, помочь на первых порах, все бы и наладилось. А он по-другому рассудил. И сынок мой погиб. Никогда им не прощу… – Она помолчала немного, глядя в потолок и пытаясь справиться с рыданиями.

– Почему вы решили, что наркотик подбросил Лотман?

– Вера мне сама на похоронах сказала… Плакала, рыдала и на гроб кидалась. Отца-то рядом не было, не пришел он. Я сначала думала: не в себе она. А потом узнала, что в тот день Лотман заглядывал к ним и даже с Гаврюшей говорил, чаю выпил, раньше такого никогда не было… В общем, стало ясно: неспроста она те слова сказала. Хотела с Верой поговорить, но отец ее уже от себя не отпускал, позвонила ей, она твердит: не помню, что на похоронах было. Но я все равно в полицию пошла. Да без толку. Лотман – знаменитый художник, а у меня сын наркоман и жена его тоже. Что угодно могла наболтать. Вот и все. Ни ее, ни внучку я больше не видела. Когда в больнице оказалась, Люба им звонила, просила с Надей прийти. Не пришли. Наде она, поди, ничего и не сказала. Хотелось бы с внучкой проститься, но… может и лучше… что друг другу-то сказать… совсем чужие люди. Она без меня росла. А я вот одна… хорошо Люба, дай бог ей здоровья, меня не бросает. Я ей квартиру подписала. Еще когда в больнице была, попросила юриста прийти и подписала. Как положено.

– Да ты с ума сошла? – ахнула Люба. – Я что, ради квартиры? У тебя внучка есть, пусть не виделись, но кровь-то родная…

– Наде моя халупа без надобности, а тебе очень пригодится. Вовке, внуку, будет где жить. При свидетелях говорю: подписала еще три месяца назад, в здравом уме. Никто меня не принуждал, чтоб потом на подругу мою не наговаривали. – Она тяжело вздохнула и отвернулась.

В комнате ненадолго повисла тишина, Люба вытерла нос платочком, не зная, то ли радоваться, то ли бежать от наследства отказываться, а Клавдия Александровна продолжила:

– Правду говорят, один грех порождает другой. Он убил, теперь его убили. Да еще с собой дочь с сестрой уволок. А Надю увидите, скажите… да ничего не надо… Я молиться за нее буду, пока жива.

Бергман кивнул, поднимаясь, простился с Клавдией, повторив «все будет хорошо», и мы, сопровождаемые Любой, пошли к выходу.

– Я и знать не знала… Надо же, – бормотала она. – Вот надумала подруга. Еще поживем, даст бог, а она – завещание.

Мы садились в машину, я не выдержала и спросила:

– Она умрет сегодня?

– Ты же знаешь, – пожал он плечами.

– Господи, – покачала я головой в отчаянии, а Бергман улыбнулся:

– Она умрет во сне.

Просто уснет и не проснется. Даже испугаться не успеет. Хорошая смерть.

Я не спрашивала, откуда он может это знать, потому что тоже знала: все будет именно так. А еще мучила догадка: Бергман к этому как-то причастен, словно он не просто считывает информацию, а может влиять на события, что уж вовсе никуда не годилось. Себя он называет падшим ангелом… да хоть господом богом… Но на душе было неспокойно, вот я и поспешила заговорить о нашем расследовании.

– Мызину из списка подозреваемых можно смело вычеркнуть. Горячие головы могли бы предположить, будто она квартиру уже продала и вырученные деньги потратила на киллера, но мысль откровенно бредовая. Хотя бы потому, что убивать собственную внучку ей бы и в голову не пришло.

– Внучку не убили, – заявил Бергман. Данную фразу я уже слышала, и сейчас это вызвало раздражение, не его страсть к повторам, а дух противоречия, который угадывался в этих словах. – Предположим, киллер и не собирался в нее стрелять. Но что-то пошло не так… и он был вынужден. Я просто хотел напомнить: пока мы не поймали убийцу, ни одной из версий пренебрегать не стоит.

– Но ты ведь знаешь: Мызина ни при чем, – в свою очередь заупрямилась я.

– И тем не менее, – усмехнулся он.

В этот момент зазвонил его мобильный, Бергман ответил по громкой связи, и мы услышали взволнованный голос Стаса Вербицкого.

– Максимильян Эдмундович, – торопливо заговорил он. – Извините за беспокойство, но… мне нужна ваша помощь. Срочно. Если честно, я не знаю, что мне делать…

– Я тоже, пока вы не объясните, что случилось.

– Извините, – повторил Стас. – Я сейчас в доме Лотмана. Вы могли бы подъехать? Мне очень нужна ваша помощь или хотя бы совет…

– Хорошо, – неохотно согласился Бергман.

– Он больше не наш клиент, – напомнила я.

– Точно. Но дело, скорее всего, касается Лотмана. А вот за расследование его убийства нам как раз и платят.

Он развернулся, и мы помчались к дому Лотмана. Еще издали я увидела машину Вербицкого. Весьма скромный внедорожник, побитый жизнью и нерадивым водителем. Стас нервно расхаживал рядом, держа руки в карманах брюк. Заметив нас, бросился навстречу, точно мальчишка в надежде на долгожданный подарок.

– Спасибо, что приехали, – сказал он, пожимая руку Бергмана обеими руками.

– Может, вы наконец объясните, что произошло? – Тон Максимильяна ясно говорил о том, что, если Вербицкий теперь не наш клиент, тратить на него свое время никто не собирается.

– Я все по порядку. Наде необходимы кое-какие вещи, но она категорически отказывалась ехать сюда. И я поехал сам. Она дала мне список и объяснила, где что лежит. И, разумеется, дала ключи. Вчера Наде звонила домработница, точнее, уже бывшая домработница. Сказала, что увольняется. Хотела встретиться с Надей, отдать ключи, и все такое. Надя отказалась. Договорились, что ключи домработница оставит на консоли, а дверь черного хода просто захлопнет. Я приехал полчаса назад и… дверь была открыта. Парадная дверь, понимаете? Просто прикрыта, но не заперта. Ключи действительно лежали в холле. Я обошел дом, вроде бы ничто не указывает на ограбление, в доме порядок, но… здесь картины по всему дому, и я понятия не имею, все на месте или нет. И вообще, мало ли тут чего могло быть? Ведь Лотман – коллекционер… Отсутствие беспорядка – это еще не гарантия, что ничего не украли.

– Совершенно справедливо, – кивнул Бергман. – От меня вы что хотите? Вообще-то в таких случаях принято звонить в полицию.

– Господи, как вы не понимаете, – чуть не плача всплеснул руками Вербицкий. – Все дело в Наденьке. Я сразу же ей позвонил, лишь только обнаружил дверь открытой. Но она даже слышать не хочет о том, чтобы сюда приехать. Сказала, что все равно не знает, сколько у деда картин и где они должны находиться. И вообще ее это не волнует. И теперь я в полном замешательстве. Вызвать полицию – это значит подвергнуть Надю ненужному стрессу, она единственная владелица, и ей обязательно захотят задать вопросы. Не вызывать? А вдруг действительно что-то пропало? Максимильян Эдмундович, да сделайте же наконец что-нибудь!