Коллекционер женщин
Шрифт:
Все правильно. Я извинилась и пообещала впредь вести себя хорошо.
Голубков — как оставила его, так и сидит: ссутулившись, лицом к стене; руки на коленях; глаза прикрыты.
— Василий Семенович, милый вы мой, что же мне с вами делать? — Я придвинула свой табурет почти вплотную к его. — Кого вы боитесь? Смолина? Вас больше не тронут, ручаюсь.
Молчание.
— Да скажите же наконец правду!
Наивный призыв.
— О нашем разговоре никто не узнает, — добавила я. И подумала: если в этой камере не установлен «жучок».
Опять
— Дима, надо проверить камеру.
— Проверял, — лаконично ответил мой спутник. — Прослушивающих устройств и скрытых камер не обнаружено.
Ай да Дима! Вот молодец! Я поблагодарила, вернулась к арестованному.
— Василий Семенович… — Села рядом. — Послушайте! Я стараюсь вам помочь…
Никакой реакции.
— …а вы упорно сопротивляетесь. Сами себя тянете в пропасть и не понимаете этого. Зачем брать вину на себя?
От стены наверняка можно добиться бо?льшего.
— Ну о чем вы думаете?
Голубков повернул голову (при этом у него что-то скрипнуло, как в заржавевшем механизме), внимательно посмотрел на меня. Взгляд прояснился… Ну хоть что-то… Я невольно затаила дыхание.
— Красивая ты баба. У меня такой не было.
И все? Вот святая простота! Но не надо отчаиваться, Таня.
— А какие были? — поинтересовалась я.
— Жена была, — угрюмо сообщил Голубков. Пожал плечами и снова уставился в стену.
— Давно она ушла от вас?
«Вот пристала!» — небось подумал мужик, но только пробурчал что-то невразумительное.
М-да…
— И с тех пор — ни одной женщины? Горе свое водкой заливали?
— Н-ну… м-м…
Что уж тут церемониться?
— Эту женщину знал ваш сосед, Баргомистров? Они были знакомы?
— Не-э… — Арестованный для большей убедительности помотал головой. Нечесаная грива при этом не шелохнулась: как были, точно налакированные, «рога», так и остались.
— Она хоть навещает вас здесь?
— Не-э… — уныло повторил Василий Семенович.
Значит, даму эту увидеть не удастся. И все-таки мне кажется (какое-то шестое чувство подсказывало), что «невинно убиенный» Виктор был хорошо знаком с «мадам Голубковой» (назовем ее так). Не эту ли сударыню покрывает арестованный?
Стоп. Выходит, Ксения, на которую в данный момент падает подозрение… Да нет, не может быть. Что-то здесь не вяжется. Запутанная история. Что же делать? Голубков, конечно, никого не убивал, но от этого запуганного товарища просто невозможно добиться ни одного более-менее смахивающего на правду ответа. «Утопил подсвечник, пошел спать…» Разумеется, все киллеры именно так и поступают: сначала убивают, затем непременно напиваются.
— Что же делать? — повторила я вслух.
Запуганный товарищ умоляюще посмотрел на меня:
— Отпустите меня, гражданочка… э-э… начальница.
— Меня зовут Татьяна Александровна, — напомнила я.
— Да-да, Татьяна Санна, — кивнул Голубков. — Отпустите, а? Ну зачем я вам? Скоро суд; все равно посодют, кого ж еще сажать?.. Я один на свете, пью, постоянно нигде не работаю…
Опять этот забитый дядька заговорил сплошными штампами.
…Что-что? «Один на свете, нигде не работаю». Значит, у дамы, условно именуемой «Голубковой», есть семья и постоянная работа. И то и другое леди эта наверняка боится потерять, вот и затаилась. Так, это уже кое-что, если данное предположение верно.
— …Меня — чего не забрать? Меня сам бог велел… Опять же — устал я, спать пора.
— Сегодня вас вызывали на допрос?
— Чего меня допрашивать: я все, что надо, сказал, все подписал…
«Я подписал все, что было велено». Милый ты мой! На этом мы и сыграем.
— …Отпустите, как человека прошу!
— Вас сейчас уведут. Но перед этим вы должны оставить мне на память парочку автографов.
— Парочку чего? — не понял арестованный.
Я вынула два листа бумаги и ручку.
— Сядьте за стол. Если уж вы так любите все подряд подписывать, черкните, пожалуйста, вот здесь, — я указала, где именно на пустом месте Голубкову нужно «черкнуть».
— Да тут нету ничего, — робко возразил Василий Семенович.
— Будет! — отрезала я. — Расписывайтесь.
Бедный дядечка закивал и послушно поставил свою подпись. Я положила перед ним второй лист. Глупо думать, что Голубков никому не расскажет о нашей беседе. А вот это было бы «оченно» нежелательно.
— Пишите: о разговоре с Татьяной Александровной Ивановой, имевшем место состояться (что я несу?) семнадцатого — прописью — апреля сего года, обязуюсь никому не сообщать под страхом ужесточения наказания, положенного мне по закону за убийство Баргомистрова Виктора Андреевича. Написали?
— «…убийство Баргомистрова… Андреевича». — Голубков поставил жирную точку и отложил ручку.
— Продолжим. Теперь поставьте дату…
— А какое сегодня число?
— Да семнадцатое же! Как можно быть таким невнимательным? — Ну, совсем запугала мужика.
— Дату — тоже прописью? — просипел арестованный.
У него дрожали руки. Не груби, Татьяна.
— Цифрами. Так… Теперь подпись… Все! Большое вам спасибо. Вы очень помогли следствию.
Не стоило это говорить.
— Следствию? — осмелел Василий Семенович. — Помог следствию себя засадить?..
— …ни за что, — тихонько подсказала я.
Но Голубков только выругался трехэтажным и, погрузившись в невеселые свои думы, перестал меня замечать.
Я позвала стражей порядка, попросила увести арестованного; перечитала галиматью, которую сама же надиктовала. Мама родная, не дай бог, эту чушь кто-нибудь увидит: помрет со смеху. А вот первый лист — пустой — с подписью Голубкова, пожалуй, пригодится. На нем можно нацарапать что-нибудь стоящее.
— Ты готова, пойдем? — окликнул меня Дима.