Коллекционер женщин
Шрифт:
И вновь — бессмысленные «слезные» фразы, читать которые нет никакой охоты.
Экзальтированная особа. И выражения-то какие подбирает: «я хотела, чтоб он был счастлив», «все рухнуло», «а помнишь, любимый»… Удивительно знакомая манера изложения. Где-то подобное я уже читала. Наверное, Ксения любит классиков.
Хм, желтые цветы, вода, любовь до гроба… Создается впечатление, что эта девица попросту издевается надо мной, будучи уверенной, что ей все сойдет с рук. (Ничего подобного, милая дамочка.) Очень уж просто получается: дневник в незапертом ящике письменного стола (а ведь Ксения отлично знает,
— «Ну, язва!» Слушай, Танька, а что ты, собственно, ругаешься? Если какой-нибудь человек чем-то похож на тебя, ты непроизвольно испытываешь к нему неприязнь. Бабенка умна, смазлива, с характером. Первое и последнее качества в женщинах тебе почему-то не нравятся. Глупо.
Да, Ксения вызывающе ведет себя. Но, может быть, только для того, чтобы как-то тебя задеть? Поразмышляй на досуге. Прислушайся к своему внутреннему голосу:
— И чем же я ей не приглянулась?
— Дура, посмотри на себя в зеркало.
— А что, славная девочка. Глаза зеленые, губки… ничего губки, бантиком. Приятная внешность… В общем, красивая, ухоженная женщина в самом расцвете…
— Чего?
— Лет. Сил. Энергии. Всего, не приставай с дурацкими вопросами.
— «Славная девочка», «губки бантиком»! Иными словами, смазливая бабенка.
— Ну, смазливая.
— С характером, конечно.
— Безусловно. И очень — слышишь, ты? — очень умна.
— Так из-за чего, сударыня, ваша персона вызывает у Ксении столь явную неприязнь?
— Ладно, сдаюсь.
А теперь помолчи. Я думать буду.
Нет, Татьяна, сдается мне, этот так называемый «дневник» — не вещественное доказательство, а всего лишь неудачная Ксюхина шутка. По всей видимости, сначала Королевой нужно было выговориться. Кому она могла поведать о своем чувстве? Не сестре же. Дневники, похоже, — не ее стиль. Ну не хватило у девчонки сил держать все в себе.
…А потом ей пришло в голову поиздеваться над «глупой детектившей», которая «ничего не расследует, а только спрашивает, спрашивает». И Ксения, кажется…
— Когда кажется, креститься надо, — опять вклинился внутренний голос.
— Не мешай. Ксения, кажется, решила, что и первые, искренние, страницы…
Как я здорово придумала: «искренние страницы». Ну прямо-таки филолог!
— Филолух ты.
— Отстань.
Так вот, первые страницы дневника я не должна была принимать всерьез. Бр-р, совсем запуталась.
Что ж, необходимо срочно переговорить с королевской любимицей. Прямых доказательств того, что уважаемого товарища Баргомистрова отправила на тот свет именно она, в этой писанине нет. Вполне возможно, как говаривал один мой знакомый, «в личностной беседе я добьюсь более существенных результатов».
Ох, до чего не хочется! Не нравится мне сия девица. Ну не нравится, и все тут!
— А ты ей?
— У нас взаимная неприязнь друг к другу.
— «Взаимная» и «друг к другу» суть одно и то же, «масло масляное», а ты их рядом поставила.
— Не умничай, пожалуйста.
17 часов 25 минут
Я все еще сижу — с дневником Ксении в руках, потухшей сигаретой в зубах и в тапочках на босу ногу. Шучу, конечно.
А если серьезно, то с «автографом» мадемуазель Королевой к памятнику на Театральной площади поедет один Миша. Я же займусь делом более важным, нежели свидание с невзрачной особой по имени Настя Белова.
Кстати, где мой возница? Его что-то не слышно на протяжении вот уже нескольких часов. Или я так задумалась, что перестала воспринимать какие бы то ни было «проявления внешнего мира» (или «внешние проявления мира»? Неважно).
Чем пахнет? В моем доме давно «не водились» такие запахи. Мясо. Жареное мясо. Со специями. И что-то еще, такое же вкусное.
Я распахнула дверь кухни и застыла на пороге: Миша в фартуке (откуда в моей квартире взялся фартук?) колдует над стоящими на плите кастрюльками и сковородками (неужели у меня столько посуды?), в которых что-то жарится-парится, шипит, булькает, а главное — пахнет так, что слюнки текут.
Мне такого в жизни не приготовить!
— Миша, в честь какого праздника столь восхитительный ужин?
А может, обед? Я, вообще-то, обедала сегодня? Кажется, да. Но скромненько, в гордом одиночестве.
Шофер и — как оказалось — по совместительству повар (или шофер по совместительству?) смущенно улыбнулся.
— Вы были заняты; не хотел мешать, простите, продукты без спроса взял.
— Ну что вы!
Милый мой, я без сожаления откажусь от кофе и ресторанов и набью холодильник всем необходимым, если в этом доме каждый день будет так аппетитно шкворчать и булькать в кастрюльках и сковородках что-нибудь восхитительно-вкусное.
— Миша, а приготовление пищи — ваше хобби или как?
— Можно сказать, хобби, — усмехнулся возница. — Вижу, продукты у вас есть, а готовить не любите.
— Н-ну… по настроению. Конечно, предпочитаю пробовать то, что приготовят другие, чем самой возиться.
Пока я, слегка растерянная, одурманенная пряными запахами, полушутливо-полусерьезно раздумывала, не пригласить ли Мишу к себе поваром, некий вредный дяденька «из радио» сообщил «великой и могучей державе», что начало шестого сигнала соответствует восемнадцати часам московского времени.
— Миша, мы опоздали, — только и смогла я выговорить.
Ехать, разумеется, никуда не хочется. Ни мне, голодной, ни шоферу, тоже, наверное, изрядно проголодавшемуся.
В конце концов, решили так: Миша быстренько отвозит дневник Настеньке (ежели сия «мамзель» еще не ушла, устав меня ждать) и мчится обратно. А я в это время порежу луковку и половину головки чеснока: надо же внести свою лепту в процесс приготовления пищи.
…Неблагодарное занятие. Слезы градом. Что за лук попался! Чеснок клейкий какой-то, кожица к пальцам липнет. Может, его на терку, так быстрее? Нет, велено было мелко порезать. Тяжелый случай: ослушаться, Танечка, никак не моги, вдруг «пишчу» испортишь. Скорей бы Миша приехал и сам все сделал. Не люблю я, братцы, готовить, ох не люблю. То есть могу, конечно, если очень нужно или — случаются иногда такие «заскоки» — появляется желание кого-нибудь угостить «собственноручным», домашним, вкусненьким. Но «случаи» эти настолько редки, что их, кажется, можно по пальцам пересчитать.