Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е
Шрифт:
Исайя Андреевич здраво рассудил, что под пальто пиджак не увидеть будет, новый он или старый, но брюки надел новые, темно-синие, шевиотовые; на этот раз вместо кепочки приготовился надеть шляпу — не новую, но ведь у аккуратного человека вещи долго сохраняются. Вот и шляпа, зеленая велюровая, нигде не залоснилась, не потеряла от времени своей бархатистости, — вполне приличная шляпа. А вот пальто Исайя Андреевич решил сегодня надеть новое, ненадеванное: не черное покупал себе, старческое, но и не какое-нибудь голубенькое — купил коричневое: и не мрачно, и в то же время солидно — самое подходящее для
На стене наклонно, как картина, висело в темной рамочке зеркало. Исайя Андреевич, сохраняя шляпу в руке, подошел к зеркалу, глянул снизу вверх исподлобья, а тот — сверху вниз, но тоже исподлобья. Глянул: череп желтенький, а волосы еще есть, мосточком через темя, но есть. Горделиво улыбнулся Исайя Андреевич.
«Да! То ли мы пили, то ли мы ели? Теперь ведь и масло не то, и молоко не то, да и сам дедушка хлебушко тот ли? Это еще вопрос. Большая химия. Вот посмотришь на этих молодых: вроде бы и крупные, да разве те? Не те. А в те-то годы?.. Хоть на Машеньку погляди: какая-никакая, а все узнать можно. Ведь узнал же! Поди-ка через полвека нынешних узнай!»
— Господи, почти полвека! — воскликнул Исайя Андреевич. — Сорок пять лет! — Мысленно он уже и эти сорок пять лет приплюсовал к своей системе (по девяти лет на каждый год), но о Машеньке… Нет, ее он боялся сюда прибавлять, потому что даже не мечталось. — Машенька! — сказал Исайя Андреевич и улыбнулся исподлобья, но ласково, а оттуда, сверху, исподлобья же, но ласковая улыбка.
— Да, то ли мы ели, — сказал Исайя Андреевич, — то ли мы пили?
Выйдя на улицу, Исайя Андреевич потоптался немного в нерешительности — велик был соблазн снова пойти к Владимирской площади, — но, подумав, Исайя Андреевич решил этого не делать.
«Во-первых, не стоит от плана отступать, — подумал Исайя Андреевич, — во-вторых, и неудобно: могу показаться Машеньке навязчивым. Если опять ее встречу, может подумать, что нарочно по Загородному хожу; а у нее, может быть, муж, дети — неудобно. А потом, что за характер — от плана отступать? Нет, я лучше позвоню ей через неделю, как раз в понедельник, после прогулки».
И Исайя Андреевич, чрезвычайно довольный твердостью характера, направился по Разъезжей, чувствуя, что вот он, хорошо и прилично одетый, солидного возраста человек, идет себе по улице как хочет, не торопясь, и даже не идет, а прогуливается для свежего воздуха и собственного здоровья, и что у него есть квартира и пенсия, и он ни от кого не зависит. Он даже остановился перед витриной магазина, чтобы отразиться в большом стекле и посмотреть на себя в полный рост: как он выглядит? Выглядел исключительно. Жалко только, что стекло — не зеркало и не отражало во всей полноте хорошего качества коричневого драпа, но и по очертаниям фигуры видно было, что человек не просто так, а пенсионер, хоть и одинокий, но непьющий и положительный товарищ.
Исайя Андреевич, понаблюдав, тронулся с достоинством, неторопливо дальше, но вдруг остановился и с улыбкой зеленую шляпу склонил набок.
По противоположной стороне улицы и опять навстречу осторожной походкой приближалась к переходу Марья Ильинична и, по-видимому,
«Вот ведь судьба! — подумал Исайя Андреевич. — Бегать за судьбой не надо — сама найдет. Как это удачно, что я не пошел по Загородному!»
Исайя Андреевич с умилением смотрел, как она бережно ступает на переход обутой в старомодную туфлю несоразмерной от возраста ногой. Сколько мог быстро он заспешил ей навстречу и — надо — под локоть успел ее подхватить на середине перехода.
— Вот мы и снова встретились — кто думал! — запыхавшись, произнес Исайя Андреевич. — Доброго вам утра. Как спали?.. — Исайя Андреевич не договорил, потому что проезжавший тяжелый, груженный мануфактурными тюками грузовик заставил его придержать Марью Ильиничну за локоток.
— Благодарю вас, — сказала пожилая женщина, оказавшись на тротуаре, — очень благодарна. Сразу видно: хорошего воспитания товарищ. Разве теперь среди молодежи встретишь любезность? Еще раз спасибо, э-э-э… имя-отчество ваше не напомните?
Исайя Андреевич опешил. «Что же это она? Уже забыла! Только вчера — и вдруг…» Даже губа у Исайи Андреевича обиженно отвисла.
— Как! Исайя Андреевич. Ведь — вчера…
— Ах, простите, Исайя Андреевич! — спохватилась старушка. — Забыла, забыла… Ведь «Свинокопчености»… Так?
— Нет, — поправил Исайя Андреевич, — не «Свинокопчености». Мы вчера на Загородном встретились.
— На Загородном? — сказала старушка. — Не может быть. Ведь вчера понедельник был? Нет, не на Загородном, а, по-моему, в «Свинокопченостях». Ну, вы же ветчину брали. По тридцать семь копеек. Было?
— Вообще-то было, — сознался Исайя Андреевич, — только «Свинокопчености» — это позавчера, а вчера тоже «Свинокопчености», только отчасти «Свинокопчености», а отчасти нет, потому что «Свинокопчености» — это несколько напротив, а мы у моего дома простились. Теперь вспомнили?
— Точно, — сказала старушка, — точно. Только, Исайя Андреевич, я все равно не помню, где мы с вами встречались.
«Вот-те раз! — подумал Исайя Андреевич. — Теперь уже и не „Свинокопчености“!»
— Так ведь вчера же…
— Нет, не вчера, — сказала старушка, аккуратно высвобождая из деликатных пальцев Исайи Андреевича свой локоток и дальше передвигаясь сама. — Что вчера, Исайя Андреевич, то я помню, и что позавчера, тоже помню — память у меня хорошая. Вы мне лучше скажите: мы с вами прежде встречаться не могли?
— Да как же! — опять удивился Исайя Андреевич. — Да я ведь вас вчера провожал до Ломоносовской улицы. Неужели не помните?
— Да нет, это я помню, — сказала Марья Ильинична. — Это я помню: ведь вчера понедельник был. Я по понедельникам всегда по Ломоносовской хожу — тут ошибки быть не может. А вот, я помню, в старину…
— Ну, верно, — подтвердил Исайя Андреевич. — То же самое я вам и вчера…
— Да что вы, Исайя Андреевич, все — «вчера» да «вчера»! Вот я помню, еще в старину, в молодости… Э-эх, старина-старина! — Старушка от удовольствия даже остановилась. Топнула несоразмерной от возраста ножкой. — Старина!
— Вот я и говорю, — обрадовался Исайя Андреевич, — в старину. Можно сказать, после самой Великой Октябрьской и даже, можно сказать, до. Я же тогда ухаживал за вами. Помните, как я ухаживал?