Коллонтай. Валькирия и блудница революции
Шрифт:
Теперь Коллонтай превратилась из главы дипмиссии в полномочного представителя, полпреда, что приравнивалось к послу. Александра Михайловна стала первой в мире женщиной-послом. "Удовлетворение от этого получила, — отметила она в дневнике, — радости никакой". Разве что теперь резиденция стала престижнее — квартира миллионера Анкера на Томас-Хефтигатен.
"В 1925 году, — вспоминала Коллонтай, — я в первый раз устроила прием 7 ноября для дипломатов, правительства и норвежской общественности. Прием был обставлен с подобающей роскошью в полпредстве. На шести столах стояли двухкилограммовые банки со свежей икрой — роскошь небывалая в Осло. Даже на обедах у короля свежая икра подается
В том же году деловые переговоры привели Коллонтай в Лондон. Здесь она сблизилась с советником посольства и будущим послом Иваном Михайловичем Майским, тоже бывшим меньшевиком и министром колчаковского правительства.
Шляпников же в Париже оказался лишь на посту советника. Ему объявили строгий выговор за публикацию совместно с Медведевым в "Бакинском рабочем" открытого письма, где утверждалось, что "вся деятельность Коминтерна свелась к насаждению материально немощных секций и к содержанию их за счет достояния российских рабочих масс, за которое они платили своей кровью и жертвами… Создаются оравы заграничной коммунистической челяди, поддерживаемые русским золотом…" После этого Шляпникова отозвали в Москву и нового назначения не давали. Медведева же вообще исключили из партии.
Александр Гаврилович писал своей бывшей любовнице: "Дорогая Александра Михайловна. <…> Письма от Вас, числом три, нами получены. Не писал, так как ждал Вашего приезда <…>
Здоровье немножко поправил, но все же от головокружения не избавился. Закончил брошюру о революции 1905 года и еще одну о Франции, а теперь работаю над третьим томом (мемуаров. — Б.С), по-прежнему жду, но ни партийной, ни профсоюзной работы не дают. Так что Вы можете себе представить, каков круг моей общественной жизни. Мириться с таким положением, конечно, нельзя. <…> Что поделывают наши норвежские друзья, что в моей милой Франции? Я ничего не знаю, от всего оторван. Хольменколлен, наверно, в снегу. Вспоминаю наши прогулки…"
Коллонтай же счастливо избегала подобных неприятностей. Она очень рано осознала, что формирующемуся новому политическому режиму нужны не ораторы, а бюрократы. Бюрократом она была плохим, но работала главой небольшой по штату миссии в небольшой стране, так что бюрократии в ее работе было немного. Зато было много живого человеческого общения, связанного с постоянными контактами с людьми.
Александру Михайловну все больше беспокоили почки. Пришлось несколько раз ложиться в клинику, ездить на воды в Баден-Баден. Из клиники она писала сестрам Шадурским: "Мои милые сестрички, Зоя и Вера, как странно подумать, что мы все трое прошли такую путаную, странную, необычайную дорожку жизни. <…> Вижу, как вьется наша жизнь тоненькой тропочкой среди серых, нахмуренных гор, среди зелени полей. Вьется, все ищет вершины. По-своему вьется, новую тропочку кладет…
Забрал ись высоко, дышится легко, перевал впереди, а вместо того летим вниз, в долину, где пасутся коровы со звоночками, тихо, ладно, мирно. "Отдохни", — приглашает жизнь. Некогда. Вершин-то много, всюду перебывать надо. И торопимся, и ползем… Закроешь глаза — плывет прошлое. Будущего нет. Только прошлое и прочитанное. И ничего больше".
А в письме Зое признавалась, что "у меня новое увлечение: танцы! Все танцуют, и я с ними. Очень понравилось. Ритм. Движение. Какую-то легкость в себе чувствуешь. Значит, соки не иссякли…"
Миша представлял то в Англии, то в Швеции, то в Германии различные внешнеторговые ведомства. Его жена Ирина
Дыбенко писал: "Милая, родная, как Твое здоровье? Удалось ли Тебе <…> уехать в горы? Кто с Тобой? О как бы мне хотелось хотя бы на минутку быть возле Тебя, вдохнуть в Тебя жизнь, поднять на мои грубые сильные руки, заглянуть в глаза, увидеть Тебя снова бодрой, жизнерадостной. <…> Еду на два месяца в Кисловодск ремонтировать себя. Скверно с сердцем, сильное расширение. Буду жить там, где были прожиты красивые, неповторимые минуты с Тобой. За этот год стал совершенно лысым. Работаю много. Устаю невероятно. Шура, почему ты не пишешь? Неужели Ты стала безразлична ко мне? Я жажду Твоих писем. Твой Павел".
"Шура милая, родная! Весьма и весьма рад и благодарен твоему письму. Значит, ты скоро приедешь? С тревогой жду увидеть тебя, поделиться с тобой, моим верным, преданным другом. <…> В деловой жизни все идет как будто бы гладко. Личная жизнь с неровными скачками. <…> Живется не совсем сладко. Часто вспоминаю Тебя. Но увы… Твой Павел".
Между тем Коллонтай обвинили в чрезмерной тяге к роскоши: она, дескать, слишком много выписывает из Европы платьев, манто и мехов. В Осло прибыл представитель ЦКК для проведения ревизии. Коллонтай написала письмо председателю ЦКК Куйбышеву. В ответ пришла шифровка, что Боди отзывается для получения нового назначения. Их отношения давно уже не были тайной ни в Осло, ни в Москве. Коллонтай заявила, что они уедут только вместе.
Сравнивая Сталина с Троцким, Александра говорила Боди, что у Сталина нет ни культуры Троцкого, ни знания марксизма, что он не оратор, не писатель, но зато имеет адское терпение. И еще Коба, по ее мнению, сразу заметил, что у Троцкого есть поклонники, но нет друзей. Самой уничижительной характеристики удостоился от нее Зиновьев: "Надутый хвастун, опьяневший от неожиданно доставшейся власти". Бухарина и Рыкова она уважала, хотя и не любила. А Молотова назвала воплощением серости, тупости и сервильности.
Когда пришло повторное предписание Марселю Боди немедленно прибыть за новым назначением, Коллонтай отправилась вместе с ним, не спрашивая чьего-либо согласия. Чтобы растянуть дорогу, они поехали через Швецию и Германию. В Осло остались жена Марселя и его трехлетняя дочь Пьеретт. В Стокгольме Коллонтай прочла лекцию о "семье будущего", где утверждала: "Изживший себя институт семьи противоречит идее коммунизма; вместо нее надо просто создать фонд помощи всем, кто нуждается из-за последствий свободной любви". Что ж, сама она в жизни была верна этому принципу. Даже официальные мужья для нее были не мужья, а любовники. Постоянным уходом и воспитанием сына она никогда не занималась, хотя регулярно помогала ему.
В Берлине Коллонтай и Боди встретились с Раковским, который тогда был послом в Париже. Он посоветовал Боди временно воздержаться от поездки в Москву и сначала отправиться во Францию, чтобы "урегулировать свой статус". Во Франции Боди не был девять лет, и ему грозило наказание за дезертирство, но он все-таки поехал. Видимо, Раковский намекнул, что в Москве его может ждать арест. Коллонтай же 23 декабря 1925 года выехала из Берлина в Москву.
В Москве Чичерин, женщинами по причине своей нетрадиционной сексуальной ориентации никогда не интересовавшийся и к чарам Шуры равнодушный, попенял ей, что, по данным ревизии, только за одну поездку в Берлин она купила 50 платьев. Коллонтай парировала: модные наряды полпреда поднимают престиж страны. Чичерин возмутился: "Вы представляете не просто какую-то страну, а государство рабочих и крестьян. У нас другие нравы, подлаживаться под буржуазный мир мы не будем".