Коло Жизни. Книга Четвертая. К вечности
Шрифт:
Понеже я был очень рад узреть королеву марух Стрел-Сороку-Ящерицу-Морокунью-Благовидную возникшую как-то подле мальчика. Высокая и мало чем отличное создание от Богов с гладко-зализанными назад серебристыми, короткими волосами, будто слившимися с серовато-стальной кожей головы, обряженная в бирюзовое, долгополое одеяние, подчеркивающее покатость стройных форм тела, повторяющее каждый изгиб, выступающие вперед небольшие груди, вдавленный на вроде чаши живот и узкую талию. На лице королевы, напоминающем по форме сердечко, блистали прозрачной голубизной радужки, овальной формы без зрачка, с бело- прозрачной склерой. На том месте, где у Бога были виски, у Стрел-Сороки-Ящерицы-Морокуньи-Благовидной располагались вытянутые тонкие щели, начинающиеся от уголков очей и уходящие под волосы. Округлые края той расщелины зримо колыхались, точно
Его разговор со Стрел-Сорокой-Ящерицей-Морокуньей-Благовидной лично для меня не имел никакого значения. И все слова, Благи (как коротко называл ее Мор), что она есть Берегиня, направленные на мозг Яробора Живко были для меня смешны. Ибо я ждал одного... одного... того, чтобы нас забрали на маковку. Потому, когда королева, порывчато дернув левой рукой, протянула в направлении мальчика зажатую в четырех перстах круглую маленькую зерницу, мощное снотворное, погружающего плоть в состояние беспамятства, повелел принять ее в рот.
Глава двадцать первая.
На этот раз я воздействовал на весь в целом мозг, в первую очередь на его кору и лобные доли, отвечающие за координацию движения, мышление и речь своим сиянием. Вибрация моего сияния не просто окутала ту студенистую массу бледно-желтоватого цвета, она явственно встряхнула его в мощных переливах сего света, и мальчик также рывком пришел в себя.
Обнаружив себя в кувшинке в худжре на маковке. Встреча с Вежды, Небо, Седми не только для плоти, для меня стала не забываемой и столь нужной. Она, обобщенно, сняла часть напряжения с меня, стоило токмо Яробору, выбравшись с кувшинки, оглядеться. Днесь мы находились в обширной комнате, вельми неширокой и одновременно долгой, вытянуто-прямоугольной, схожей с коридором. Свод в худжре был не высок, а сами стены плавно изгибаясь, вмале сворачивая вправо, словно описывая полукруг, терялись в той кривизне. В комнате, где и стены, и пол, и свод выглядели блекло-лазуревые, не имелось окон али дверей. А входом служила серебристая опакуша, неизменно колыхающая своей поверхностью, расположенная в стене супротив уводящему в кривизну коридору. По правую сторону от вылезшего из люльки Яробора Живко в ровном ряду стояли на мощных коричневых прямых столбообразных подставках такие же, небольшие кувшинки, точь-в-точь, как половинки яичной скорлупы, впрочем, пустые.
Малой водовертью внезапно пошла опакуша, впустив в помещение Вежды и Трясцу-не-всипуху.
Вежды...
Образ столь дорогого мне старшего брата затмил все. И как, показалось мне, я не слышал толкования Бога и его создания, не ощущал волнения плоти и тревоги проскользнувшей в мозгу...
Все!
Вне сомнений, все! заполонила радость видеть Вежды!
Ей-же-ей, все еще ощущая напряжение я потребовал, стоило в худжру войти Небо, встречи с Першим. Я тогда молвил Вежды и Небо:
– Скажите Родителю, хочу увидеть Отца... Хочу... Пусть не смеет лишать меня с ним встречи, а иначе я взбунтуюсь... И уничтожу... уничтожу эту плоть...
Я, конечно, зря так говорил. Ну, как, в самом деле, я мог уничтожить эту плоть, как мог взбунтоваться?..
Не выпрыгнуть же из нее. Ведь ее существование было необходимо для моего роста, абы скорей закончилась разлука с моими сродниками, с моими братьями, моим Отцом.
Просто напряжение и волнение сказывалось во мне горячей речью, а в мальчике насыщенным, смаглым сиянием окутавшим не только голову, но и все его тельце, корчей губ и приглушенной речью.
А потом вновь и вновь, когда Небо покинул маковку и отправился в Отческие недра, я выплескивал просьбы чрез Яробора, жаждая, чтоб их донесли до Родителя. Наново и наново повторяя свои прошения, направляя их на старших братьев, кои были так сильно связаны со мной... Связаны особой чувственностью, оную мог дарить... спускать... направлять только я...
Я- юное божество! юный Родитель!
– Вежды... Вежды скажи Родителю... Скажи, хочу увидеть Отца... Отца... Не могу без него... Не могу... Не хочу...
Встречу себе, я все же вытребовал...
Встречу с моим дорогим Отцом и с моей драгоценной Кали-Даругой!
Я вытребовал себе и особые условия!
Условия абы более не расставаться с моим Творцом, поелику оказалось, Родитель не ведал о моих чаяниях, тревогах и напряжении.
Об этом мне по прибытии на маковку первым же погружением в сон плоти сообщила Кали.
Помню, она тогда подхватила на руки спящего Яробора Живко, приблизила его лоб к своим большим, толстым светло-красным губам, и, облизав кожу вторым, рдяным языком, молвила:
– Ом! мой дражайший мальчик, Господь Крушец как вы напряжены! успокойтесь, а то вновь захвораете. Мой милый, дражайший мальчик, потолкуйте со мной. Родитель мне сказал, что вы днесь умеете говорить. Только не горячитесь, сказывайте молвь степенно, чтобы я вас поняла.
И тогда я заговорил, выплескивая все накопившееся, наблюдая, как стараясь меня успокоить легохонько осциллировал кончик языка демоницы, едва касаясь кожи на лбу Яробора:
– Зачем? зачем, сызнова эта разлука? Я кричал, кричал Родителю, абы Он ее прекратил! Звал Отца, просил встречи, но меня никто не слышит, словно я никому не нужен,- с нарастающим волнением в голосе сказывал я, и резко возросло сияние моего естества.
– Вы слишком горячитесь Господь Крушец, успокойтесь,- говорила Кали и почасту целовала в лоб мальчика, и тогда я видел, как сквозь ротовую полость рани демониц в черепную коробку, а далее ко мне просачивалась голубовато-марная россыпь искорок, дарующая мне силы.- И зов вы подавали столь порывисто, что Родитель не мог понять ваших желаний. Об каковых ему, увы! не докладывали ваши старшие братья. Но теперь вы должны умиротвориться, ибо Родитель повелел провести обряд и позволить вам вступить в непосредственное соприкосновение, близкое общение с вашим Отцом, Господом Першим. Главное теперь, чтобы вы сумели правильно себя вести и ни в коем случае не горячились во время выхода из плоти, абы не надорвать связи с мозгом... Надеюсь,- чуть тише, приглушенней отметила рани Черных Каликамов.- Точнее, на сие надеется Родитель, вы не стали как было с прежней плотью создавать из фрагмента ее мозга свою часть.
– Нет, - немедля и все еще взбудоражено ответил я.- Это мне не нужно! Я полностью управляю мозгом, и все, что желаю, могу содеять с плотью.
Данное общение с Отцом было, как и можно догадаться, особенно для меня запоминаемым... Ибо я так скучал, тосковал... Так был зависимым от своего Творца, несомненно, также сильно, как и он от меня!
В темной кирке, где проводился обряд, и из каковой, как ошибочно считали, не мог вырваться я и стены, и пол, и сводчатый потолок, по форме напоминающие полусферу, имели черный цвет. Оттеняли ту темень лишь серебристая опакуша и расставленные по кругу широкие в обхвате и весьма высокие, стоящие на небольшом удалении друг от друга свечи, каковые давали повышенную яркость света и при этом не испускали дыма. Эти свечи, производимые из углеводородистого минерала, добываемого на Пеколе, были используемы токмо демонами. Их, скажем так, страстным поклонником выступала Кали-Даругой, або она не любила яркий свет. Свечи, или как их называли на Пеколе вощины огораживали поместившуюся в центре кушетку, опирающиеся на одну несколько изогнутую ножку со слегка вдавленной вглубь поверхностью, куда бесицы-трясавицы уложили спящего Яробора Живко.